Моррис Коэн - Введение в логику и научный метод

Можно спорить о том, в какой степени моральное негодование римлян привело к самоубийству Нерона и концу династии Юлиев – Клавдиев, о том, насколько бесчестность короля

Иоанна привела к восстанию нормандских баронов и потере Нормандии, а также к подписанию Великой хартии вольностей. Однако нет сомнения в том, что подобные вопросы не являются бессмысленными, равно как и в том, что на них следует отвечать посредством анализа свидетельств. Разумеется, моральный авторитет и презрение являются значимыми факторами во взаимоотношениях людей, и историк не может их игнорировать. Восхищение, которое испытывали перед Александром Великим его современники, неодобрение Марии Стюарт со стороны протестантских лидеров, боязнь некоторых людей употреблять определенные виды животной пищи, недопустимость среди некоторых американских индейцев появления мужчины где-либо в сопровождении своей тещи – все это исторические факты, в пользу которых у нас имеются достаточные свидетельства. Так, на основании учения ранних буддистов, их ритуальных практик и прочих форм поведения мы можем установить, что, несмотря на отсутствие успехов в миссионерской деятельности, они не считали правильным преследовать неверных и что, несмотря на подчеркнутое сочувствие страданиям людей, они не приписывали жизни такую же ценность, как мы. С идеологической точки зрения это может быть увязано с их верой в то, что душа перемещается из одного тела в другое на протяжении длительного времени и что мы не обретаем окончательного и вечного спасения за одну короткую жизнь. Однако историк может также стремиться к тому, чтобы увязать эти моральные взгляды с характером и социальными условиями жизни в Индии и землях, на которых распространились буддисты.

До настоящего момента мы обсуждали тот факт, что историк не может элиминировать историю морали и моральных суждений из содержимого истории, которую он стремится отобразить настолько адекватно, насколько это возможно. Однако может и должен ли историк всегда избегать применения его собственных моральных стандартов? Избежать выражения собственного суждения сложно. Эта сложность демонстрируется тем фактом, что историки, активно стремящиеся только излагать материал и не выражать каких-либо собственных суждений, на самом деле подчеркивали тем самым свои консервативные или революционные моральные ценности в наивном и неприкрытом виде. Так, некоторые историки неоправданно исключили религиозные мотивы, другие проигнорировали элемент негодования или возмущения против несправедливостей, которые всегда в той или иной степени присутствуют в отношениях между людьми. Однако мы не можем не учитывать все эти факторы, хотя крайне сложно думать иначе, чем в моральных категориях. Но, оставив в стороне вопрос о сложности, нам следует рассмотреть вопрос о том, следует ли историку воздерживаться от каких-либо моральных суждений. Если мы стремимся понимать следствия моральных стандартов какой бы то ни было эпохи, то мы с неизбежностью должны принять несколько более широкую точку зрения, чем та, что была распространена в изучаемую эпоху, и поэтому нам следует формулировать суждения относительно адекватности присущих ей идей и стандартов. Этот вопрос сам по себе является моральным, и историки отвечают на него на основании их собственных моральных допущений. Так, если мы хотим понимать следствия стремления к крестовым походам, распространенного среди испанцев в пятнадцатом и шестнадцатом столетиях, или податливую и покорную манеру поведения, распространенную во многих восточных странах, то нам придется погрузиться в соответствующие этические воззрения на жизнь, и мы вряд ли сможем сделать это без формулировки относительно этих воззрений некоторого оценочного суждения. Мы можем осуществить оценку имплицитно или же мы можем специально поразмышлять над составляющими элементами наших критических суждений. В последнем случае нам придется иметь дело с наукой этики, т. е. теорией моральных суждений. Те, кто отрицает возможность существования науки этики (отличной от науки о том, что существует в естественном мире), склоняются к использованию термина «искусство» для обозначения попытки построить непротиворечивую систему моральных суждений. Рассмотрим вопрос о применимости логики в таком искусстве.

Все люди высказывают суждения относительно произведений искусства. Но есть среди них и такие, кто уделяет особое внимание подобным суждениям. Таких людей мы называем критиками. В их работах мы можем увидеть, как обыденные суждения развиваются и становятся более или менее согласованными и систематическими. Мы можем различить три тенденции в критике произведений искусства: 1) субъективную (impressionistic), 2) историческую или филологическую и 3) эстетическую.

1. Субъективная критика. Субъективная критика открыто признает, что содержит частичную биографию самого критика, его вкусы и предпочтения, его впечатления в момент, когда он услышал музыку, увидел картину или прочитал стихотворение. Данный подход часто защищается с помощью аргумента, согласно которому мы не можем знать ничего за исключением наших собственных впечатлений. В последнем, однако, позиция сторонников данного подхода не вполне согласована, поскольку они полагают, что мы знаем и, следовательно, можем знать о том, что существуют объекты, которые порождают в нас эти впечатления. Такие критики, как правило, идут еще дальше и допускают, что эти объекты были в свое время созданы людьми, которые имели свою собственную историю. В любом случае представители данной школы не могут сообщить нам чего-либо о критикуемом ими произведении, если их описание собственных впечатлений не будет некоторым образом связано с природой самого произведения искусства, которое порождает эти впечатления. Следовательно, им следует осуществить некоторый анализ того объекта, о котором они судят.

Основой данного подхода обычно считается субъективистская философия, но при этом она не отдает должного самому этому подходу. Более весомой причиной, обусловливающей данный тип критики, является присущее ей отрицание «классической» процедуры, согласно которой каждое произведение искусства оценивается по фиксированным стандартам, вследствие чего упускаются или отбрасываются присутствующие в этом произведении элементы новизны и индивидуальности, отличающие его от остальных произведений. Поскольку от изобразительного искусства требуется определенный эффект свежести, свободы и спонтанности, ему следует вводить новые формы, если оно, конечно, претендует на то, чтобы быть востребованным в новых условиях. Поэтому для критика крайне важно развить высокую степень чувствительности, чтобы отличительные преимущества новых произведений искусства могли бы быстрее признаваться. К несчастью, однако, в своей неистовой реакции против классицизма и академизма представители данной школы критики не замечают, что новшество в чистом виде или произведение, единственная особенность которого заключается в том, что оно отличается от всего, что было создано ранее, является излишним и идиотским в этимологическом смысле данного слова. И действительно, если некто является столь оригинальным, что отключает себя от человеческой дискуссии, то мы помещаем его в дом для душевнобольных. Великое произведение искусства является оригинальным в том смысле, что оно представляет новое открытие, однако открытие чего-то такого, что является глубоко присущим большинству людей и что представлено способом, вызывающим отклик в людях спустя многие годы после сотворения самого произведения. (Именно так мы отличаем великих и второстепенных художников; последние имеют значимость лишь для их собственного времени и в рамках их школы или секты, тогда как великие мастера не являются в такой степени ограниченными временем и конкретными мимолетными вкусами.) Это позволяет нам понять, почему великие художники (так же как и великие критики), как правило, тщательно изучали правила своего искусства, а те из них, кто были великими новаторами, как правило, осуществляли либеральную интерпретацию тех традиций, в которых они были воспитаны. Правила любого искусства содержат более или менее полные описания накопленного опыта. Поэтому они обычно имеют определенное отношение и применимость даже в том случае, если с течением времени они стали затвердевшими и негибкими. На самом же деле ведущие представители школы субъективной критики (такие как Анатоль Франс) обычно являются последовательными традиционалистами. Именно мастерское овладение классической традицией дает нам свободу и потенциал для использования традиции по-новому.