Людмила Нефёдова - Онтология поэтического слова Артюра Рембо

Меж полюсов и зон устав бродить без цели,
Порой качался я нежнее. Подходил
Рой теневых цветов, присоски их желтели,
И я, как женщина молящаяся был —

Пока на палубе, колыша нечистоты
Золотоглавых птиц, их клики, кутерьму,
Я плыл, и сквозь меня, сквозь хрупкие пролёты,
Дремотно прятался утопленник во тьму.

Но я, затерянный в кудрях травы летейской,
И бурей брошенный в эфир глухонемой,
Шатун, чьей скорлупы ни парусник ганзейский,
Ни зоркий монитор не сыщет под водой, —

Я вольный и живой, дымлю – лиловым мраком
Пробивший небеса, кирпичную их высь
Где б высмотрел поэт всё, до чего он лаком, —
Лазури лишаи и солнечную слизь, —

Я, дикою доской в трескучих пятнах ярких
Бежавший средь морских изогнутых коньков,
Когда дубинами крушило солнце арки
Ультрамариновых июльских облаков, —

Я, трепетавший так, когда был слышен топот
Мальстромов вдалеке и бегемотов бег,
Паломник в синеве недвижной, – О, Европа,
Твой древний парапет запомнил я навек!

Я видел звёздные архипелаги! Земли,
Приветные пловцу, и небеса как бред.
Не там ли в глубине, в изгнании ты дремлешь.
О стая райских птиц, о мощь грядущих лет?

Но право ж нету слёз… Так безнадежны зори,
Так солнце солоно, так благостна луна…
Любовью горькою меня раздуло море…
Пусть лопнет остов мой! Бери меня волна!

Из европейских вод мне сладостна была бы
Та лужа чёрная, где детская рука
Средь грустных сумерек, челнок пускает слабый,
Напоминающий сквозного мотылька.

О волны, не могу, исполненный истомы,
Пересекать волну купеческих судов,
Победно проходить среди знамён и грома
И проплывать среди ужасных глаз мостов.

Когда бесстрастных рек я вверился теченью,
Не подчинялся я уже бичевщикам:
Индейцы-крикуны их сделали мишенью,
Нагими пригвоздив к расписанным столбам.

Мне было всё равно, английская ли пряжа,
Фламандское ль зерно мой наполняли трюм.
Едва я буйного лишился экипажа,
Как с дозволенья Рек понёсся наобум.

Я мчался под морских приливов плеск суровый,
Минувшею зимой, как мозг ребёнка глух,
И Полуострова, отдавшие найтовы,
В сумятице с трудом переводили дух.

Благословение приняв от урагана,
Я десять суток плыл, пустясь, как пробка, в пляс
По волнам, трупы жертв влекущих неустанно,
И тусклых фонарей забыл дурацкий глаз.

Как мякоть яблока мочёного приятна
Дитяте, так волны мне сладок был набег;
Омыв блевотиной и вин сапфирных пятна
Оставив мне, снесла она и руль и дрек.

С тех пор я ринулся, пленён её простором,
В поэму моря, в звёзд таинственный настой,
Лазури водные глотая, по которым
Плывёт задумчивый утопленник порой.

И где, окрасив вдруг все бреды, все сапфиры,
Все ритмы вялые златистостью дневной,
Сильней, чем алкоголь, звончей, чем ваши лиры,
Любовный бродит сок горчайшей рыжиной.

Я знаю молнией разорванный до края
Небесный свод, смерчи, водоворотов жуть,
И воплощённую, как робких горлиц стая,
Зарю, и то, на что не смел никто взглянуть.

Я видел солнца диск, который, холодея,
Сочился сгустками сиреневых полос,
И вал, на древнего похожий лицедея,
Объятый трепетом, как лопасти колёс.

В зелёной снежной мгле мне снились океанов
Лобзания; в ночи моим предстал глазам,
Круговращеньем сил неслыханных воспрянув,
Певучих фосфоров светящийся сезам.

Я видел, как прибой – коровник в истерии, —
Дрожа от ярости, бросался на утёс,
Но я ещё не знал, что светлых ног Марии
Страшится Океан – отдышливый Колосс.

Я плыл вдоль берегов Флорид, где так похожи
Цветы на глаз пантер; людская кожа там
Подобна радугам, протянутым, как вожжи,
Под овидью морей к лазоревым стадам.

Болота видел я, где, разлагаясь в гнили
Необозримых верш, лежит Левиафан,
Кипенье бурных вод, взрывающее штили,
И водопад, вдали гремящий, как таран,

Закаты, глетчеры, и солнца, лун бледнее,
В заливах сумрачных чудовищный улов:
С деревьев скрюченных скатившиеся змеи,
Покрытые живой коростою клопов.

Я детям показать поющую дораду
Хотел бы с чешуёй багряно-золотой.
За все блуждания я ветрами в награду
Обрызган был и окрылён порой.

Порой, от всех широт устав смертельно, море,
Чей вопль так сладостно укачивал меня,
Дарило мне цветы, странней фантасмагорий,
И я, как женщина, колени преклоня,

Носился, на борту лелея груз проклятый,
Помёт крикливых птиц, отверженья печать,
Меж тем как внутрь меня сквозь хрупкие охваты,
Попятившись, всплывал утопленник поспать.

И вот, ощеренный травою бухт, злодейски
Опутавшей меня, я тот, кого извлечь
Не в силах монитор, ни парусник ганзейский
Из вод, дурманящих мой кузов, давший течь;

Я, весь дымящийся, чей остов фиолетов,
Я, пробивавший твердь, как рушат стену, чей
Кирпич покрылся сплошь – о лакомства поэтов! —
И лишаями солнц и соплями дождей;

Я, весь в блуждающих огнях, летевший пулей,
Сопровождаемый толпой морских коньков,
В то время как стекал под палицей июлей
Ультрамарин небес в воронки облаков;

Я, слышавший вдали, Мальштрем, твои раскаты
И хриплый голос твой при случке, бегемот,
Я, неподвижностей лазурных соглядатай,
Хочу вернуться вновь в тишь европейских вод.

Я видел звёздные архипелаги в лоне
Отверстых мне небес – скитальческий мой бред:
В такую ль ночь ты спишь, беглянка, в миллионе
Золотопёрых птиц, о Мощь грядущих лет?

Я вдоволь пролил слёз. Все луны так свирепы,
Все зори горестны, все солнца жестоки,
О, пусть мой киль скорей расколет буря в щепы,
Пусть поглотят меня подводные пески.

Нет, если мне нужна Европа, то такая,
Где перед лужицей в вечерний час дитя
Сидит на корточках, кораблик свой пуская,
В пахучем сумраке бог весть о чём грустя.

Я не могу уже, о волны, пьян от влаги,
Пересекать пути всех грузовых судов,
Ни вашей гордостью дышать, огни и флаги,
Ни плыть под взорами ужасными мостов.