Александр Игнатенко - Зеркало ислама

Третий довод – от недоказуемости последовательности установления имен. Разделяя имена (выражения) на два рода (в буквальном смысле и метафорические), аль-Амиди утверждает, что «из века в век передается» это разделение, и эти смыслы являются свойствами самих выражений ( си-фат аль-альфаз) независимо от смыслового контекста (ка-ра’ин ма‘навийя). Он утверждает также, что первично установленными являются буквальные значения. Слово лев исходно относится к известному хищнику, слово спина – к части тела человека и т. п. А уж локон — точно к волосам. Затем, после установления ( вад‘) этого, первичного, буквального значения слово стало применяться и в переносном, метафорическом значении. Здесь общее место средневековых теорий метафоры относительно того, что она, т. е. метафора, есть употребление имени (слова) по отношению не к тому, к чему его было установлено ( вуди‘а) прилагать 312. На это Ибн-Таймийя отвечает: «Если нельзя утверждать, что они (рассматриваемые выражения типа спина дороги. – А.И.) были установлены для одного смысла ( ма‘на), а потом использовались для другого [смысла], то нельзя утверждать и того, что они являются метафорой [во втором случае]. А утверждать такое не дано никому. Ведь никто не может сообщить об арабах, что они установили эти выражения не для тех смыслов, в которых они (выражения. – А.И.) употребляются» 313. Иными словами, нет и не может быть доказательств того, что выражение спина [человека ] возникло сначала (и тем самым отнесенность спины к человеку наделяет это выражение исходным, буквальным смыслом), а выражение спина дороги возникло в последующем (и тем самым применение спины в приложении к дороге придает выражению метафорический, переносный, т. е. вторичный смысл).

Четвертый довод – от статуса выражений в речи (языке). Аль-Амиди отвечает тем, кто может отрицать наличие метафоры (а Ибн-Таймийя был не первым таким человеком), следующим соображением. Если предположить, пишет он, повторяя во многом довод му‘тазилита ан-Наши’а, что метафоры нет и в языке есть только буквальный смысл, то тогда нельзя игнорировать факт наличия одних и тех же слов, которые имеют разные значения (лев в приложении к хищнику – лев в приложении к смелому человеку). Если это не пара буквальный смысл – метафора, то тогда остается предполагать, что это – полисемия или омонимия ( иш-тирак ). И тогда, слыша какое-то из упомянутых и подобных выражений, человек должен был бы воспринимать их как имеющие равные по силе буквальные значения ( таса-вин фи-ль-адилля аль-хакикийя). Но несомненно, продолжает аль-Амиди, что при восприятии слова лев человек в первую очередь понимает, что речь идет о хищнике, слова осел — о домашней скотине и т. п. 314.

Однако и на это у Ибн-Таймийи есть ответ. Да, когда человек слышит выражение спина, он сразу думает о человеческой спине, но из этого не следует, что все остальные словоупотребления спины представляют собой метафору. Так, человек может и не вспомнить о множестве других спин – спине собаки, лисы, волка, шакала, даже о спине пчелы и спине вши. Поэтому о паре спина человека-спина дороги нет оснований утверждать, что первое выражение есть выражение в буквальном смысле, а второе – в переносном 315.

Более того, Ибн-Таймийя склонен утверждать, что не существует и проблемы полисемии ( иштирак ) или омонимии (иштирак ляфзи). Попутно он критикует распространенное в эпоху Средневековья доказательство неизбежности полисемии посредством противопоставления бесконечного количества того, что требует называния ( мусаммаят 316), и конечного количества имен (названий). Это доказательство приводит и аль-Амиди 317. Ибн-Таймийя стоит на позициях, условно говоря, моносемии, смысл которой заключается в том, что в речи наличествуют только те выражения, которые обозначают известные (в том или ином смысле) вещи (слово вещь понимается сугубо расширительно), и из этого следует, что каждое выражение, обозначая некую известную вещь, обозначает ее и только ее. В определенном смысле, концепцию Ибн-Таймийи можно представить как модель естественного языка, в котором количество выражений актуально и потенциально соответствует актуальному и потенциальному количеству вещей, пусть даже и бесконечному; при этом каждой вещи соответствует отдельное выражение, а каждое выражение соответствует какой-то вещи. Конечно же, в таком языке метафору даже невозможно себе представить: в нем нет места переносным значениям, все называется своими именами. Здесь-то мы и касаемся самого существа концепции Ибн-Таймийи, поэтому к ней и перейдем.

Концепция индивидуального контекстуального значения выражений. Эти достаточно парадоксальные построения Ибн-Таймийи можно понять, если иметь в виду одну из главных его идей. В речи (калям) не существует абстрактных, абсолютных, или, как выражается Ибн-Тай-мийя, свободных, несвязанных выражений ( ляфз мутлак), которые как бы прилагаются к вещам. В речи все имена (т. е. наименования) существуют в контексте и никак иначе. «Если ты хочешь [представить] существование выражения в состоянии, свободном от связей (букв.: пут, араб, куюд ), то такого вообще не существует. Ведь рассматривать [надлежит] имена ( асма ’), которые существуют в речи (калям) каждого говорящего (мутакаллим) – в речи Бога и Его ангелов, Его пророков, джиннов, всех сынов Адамовых и [разных] народов только будучи связанными (макрун) с другими [словами]» 318. «Скованное (мукайяд) выражение, связанное с другими выражениями» 319– вот что должен рассматривать тот, кто хочет разобраться со всей упомянутой выше и иной проблематикой понимания любой речи и, что более всего Ибн-Таймийю интересует, Божественной Речи.

Иначе говоря, выражение не существует вне контекста. Что же такое контекст в представлении Ибн-Таймийи? Прежде всего, это различные языковые формы, в соседстве и связи с которыми выражение существует в языке, дополнения, ограничивающие или уточняющие предлоги, определения и т. п. Он достаточно много места посвящает определенному, с артиклем алиф-лям слову и слову в неопределенном состоянии, тем разным значениям, которые принимает слово, употребленное в определенном состоянии и как бы несущее в себе весь предшествующий контекст. Далее, он справедливо указывает на то, что распространенное в арабском языке так называемое идафетное сочетание всегда конкретизирует слово. Вспомним ту же спину человека (ряд можно продолжить: спина Зайда, спина волка и т. п.). Ибн-Таймийя указывает на специфическое дополнение – мы бы сказали, нулевое. Он разъясняет это на аналогии с арабскими буквами одинаковой формы, например ра и заль, смысл которых меняется в зависимости от того, есть над ними точка или нет 320. В этом отношении отсутствие артикля может означать достаточно много. В качестве нулевого (в нашей интерпретации) дополнения (или разъяснения) он говорит об эллипсисе (хазф, махзуф) и об обыкновенной паузе (сукут), или умолчании. Последний случай достоин особого рассмотрения. Ибн-Таймийя приводит в качестве примера контекстуального умолчания высказывание У меня есть тысяча дирхемов. Он отмечает вещь для нас не очевидную, но ему можно верить. В данном случае подразумеваются полновесные (вазина) дирхемы.