Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Позже философы возразят, что Юм неоправданно ограничил наше понятие «наблюдения» [502]. Разве мы не можем иметь опыт ценностей? А что с возможностью познания Бога? Можно ли Его вычеркнуть a priori? (Эти вопросы обсуждаются нами в Главе VIII).

Юмовское философское исследование решительно противостоит «энтузиазму», описанному в Главах I и III. Но заслуживает внимания, что были философы, современные ему и даже предшествующие Юму, защищавшие философский метод, который со всей серьезностью принимает во внимание широкий круг опытных данных в философском исследовании природы и Бога. Граф Шефтсберийский Энтони Эшли Купер (1671–1713), к примеру, проповедовал «благородный энтузиазм», включающий в себя чувство красоты и возвышенного, и даже чувство божественного присутствия [503].

В Европе конца XVII и XVIII вв. мы сталкиваемся с движением, известным как Просвещение (по-французски Siecle de lumieres; по-немецки Aufklarung). Кант предлагает смелый девиз для этой эпохи: « Просвещение – это выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие – это неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине имеет причиной не недостаток рассудка, а недостаток решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! – имей мужество пользоваться собственным умом! – таков, следовательно, девиз Просвещения» [505]. Мы уже видели, что философы, например Локк и Юм, так или иначе высказывали подобные суждения о разуме, доказательствах и нашем долге проводить философские исследования. Некоторые из них, подобно Канту, верили, что человечеству действительно хватит мужества сбросить оковы трусливых самоограничений и необоснованных традиций. Но хотя Кант и не одобрял потребность в опеке [506], он не отвергал поиск помощи и вдохновения во внутреннем осознании морального закона и созерцании величия, сложности и устройства мироздания. Не отвергал он и дружбу.

В 1777 г. в Кенигсберге Канта навестил немецкий философ еврейского происхождения Моисей Мендельсон (1729–1786). После его визита Кант признался своему корреспонденту:

Сегодня уезжает Ваш и, смею льстить себя надеждой, мой достойный друг, господин Мендельсон. Если бы в Кенигсберге можно было постоянно и тесно общаться с таким человеком, как он, – с человеком столь кроткого и веселого нрава и со светлой головой, – какой пищей стало бы это для моей души, абсолютно ее лишенной здесь, той пищей, которой мне с возрастом не хватает все больше и больше!.. Однако мне не удалось в полной мере воспользоваться этой уникальной возможностью насладиться общением со столь редким человеком, отчасти из опасения помешать ему в его здешних делах. Позавчера он оказал мне честь, посетив две мои лекции – a la fortune du pot [507], так сказать, поскольку стол не был рассчитан на столь высокого гостя… Прошу Вас и впредь ради меня поддерживать дружбу с этим достойным человеком [508].

К моменту их встречи Мендельсон был более признанным философом. В 1762 г. он обошел Канта в конкурсе философских сочинений и получил первый приз.

Мендельсон внес вклад в развитие эстетики и теории литературы, а также философии религии. Он выступал в защиту доказательной, рациональной легитимности теистической веры и понятия прекрасного как чувственно воспринимаемого совершенства, а также утверждал, что евреи должны иметь гражданские права, ратуя за общую религиозную терпимость. Современники увидели в его работе «Федон, или О бессмертии души» (1769) реабилитацию платоновского бессмертия души.

В 1780-х гг. Мендельсон оказался втянутым в спор по поводу религиозных импликаций работы еще одного своего друга, Готхольда Эфраима Лессинга (о чем мы уже говорили в связи со Спинозой в третьей главе). Кант выступил на стороне Мендельсона, хотя и не поддержал его доказательство в защиту религиозной веры. Он предложил бы иное доказательство, которое будет изложено ниже, но раз уж мы начинаем углубляться в философию Канта, стоит обратить внимание на два фрагмента из его сочинения, посвященного Мендельсону. Это сочинение называется «Что значит ориентироваться в мышлении?» В его конце Кант дает следующую высокую оценку роли разума:

Вы, друзья рода человеческого и всего того, что для него свято! Вы можете принимать то, что кажется вам после тщательной и добросовестной проверки наиболее вероятным, будь то факты или разумные основания, только не лишайте разума того, что делает его самым высшим благом на земле, а именно права быть окончательным критерием истины! В противном случае вы сами окажетесь недостойны этой свободы, наверняка ее утратите и, более того, ввергнете в это несчастье других своих невинных соотечественников, образ мыслей которых обычно направлен на то, чтобы пользоваться своей свободой согласно закону, а тем самым и на благо всего мира! [509]

Однако, как мы увидим, «разум», о котором говорит Кант, это не просто чистый разум: ценности и практика также имеют важнейшее значение. Намек на богатства разума содержится в одном из предшествующих фрагментов данной работы, где Кант дает им внутреннее, субъективное обоснование.

Ориентироваться – значит в собственном смысле слова следующее: по данной части света (на четыре которых мы делим горизонт) найти остальные, например, восток. Если я вижу на небосводе солнце и знаю, что сейчас полдень, то я смогу найти юг, запад, север и восток. Для этого, однако, мне вполне достаточно чувства различия во мне самом как субъекте, а именно различия левой и правой рук. Я называю это чувством, потому что эти две стороны не имеют в созерцании какого-либо заметного внешнего отличия.