Йоран Терборн - Города власти. Город, нация, народ, глобальность

Есть четыре основных глобальных механизма, стоящих за современными охраняемыми сообществами. Во-первых, наиболее прямой – спрос на жилье, связанный с мультинациональными корпорациями, который затем отражается на локальном спросе на жилье бизнес-класса. Около 2000 г. в Пекине 70 % «иностранного жилья» было куплено местными бизнесменами [710]. Во-вторых, и это самое главное, у первого мира есть глобальный престиж и статус, активно транслируемый глобализированными медиа, к которому стремятся жители мировых городов, относящиеся к верхнему слою среднего класса [711]. Другая сторона этой медали – отказ городских властей от обязательства предоставлять качественные коммунальные услуги, вполне откровенный в Джакарте и Куала-Лумпуре. В третьем мире предполагается, что только в эксклюзивных частных поселениях предоставляются коммунальные услуги уровня первого мира. В-третьих, есть давление со стороны глобальных игроков в сфере недвижимости, довольно существенное в Африке и в Каире (от Дубая до Персидского залива) [712]. Наконец, в-четвертых, за всем этим лежит презрение и страх (именно в этом порядке), которые глобальные верхние слои среднего класса испытывают к народным классам. Глобальный момент наступил не только после самых драматичных народных моментов, но и, если говорить шире, после крупных атак народных классов и их постепенного или резкого ослабления, т. е. после социального государства в Западной Европе, коммунизма в Восточной Европе, Нового курса в Соединенных Штатах, демократизации в Латинской Америке и в мире реактивной модернизации, народных мобилизаций в борьбе с колониализмом в бывшей колониальной зоне, конца апартеида в Южной Африке. Страх преступности – часть всего этого, но в большей степени эти сообщества показывают страх богачей перед бедняками.

Провинциальный американский класс и глобальные верхние слои среднего класса объединяет отвращение, презрение и боязнь обычных людей; случайным промежуточным звеном оказывается повсеместно распространившееся восхищение верхних слоев средних классов американским высшим средним классом, его потреблением и стилем жизни.

Вертикальность в сочетании с новизной и эксклюзивностью резюмируют специфику глобального момента в истории городов, хотя и не заслоняют полностью национальные основания и не стирают все воспоминания о предшествующих народных моментах. Городское социальное исключение по-прежнему сильно варьируется в зависимости от страны.

Таблица 6. Мировые закономерности городского экономического неравенства: столичные города

В Западной Европе Патрик Ле Гале и его сотрудники выяснили, что менеджеры из верхних слоев среднего класса в Мадриде и Париже не оторвались от своих городских корней и тесно связаны со своими районами, которые остаются неогороженными [713]. В первое десятилетие текущего века наблюдался резкий рост социальной сегрегации в Мадриде, Таллине и Стокгольме, в результате которого первые два города стали наиболее сегрегированными столичными регионами Европы, а Стокгольм оказался даже по этому критерию на четвертом месте после Лондона. В рейтинге 12 городов и регионов наименее сегрегированным оказался Осло. Разница в условиях проживания связана, но не очень жестко коррелирует с экономическим неравенством [714]. То же самое можно наблюдать в Латинской Америке. Буэнос-Айрес не входит в число основных кандидатов на победу в ожесточенной региональной конкуренции за титул города с наивысшим неравенством в доходах, но его слой, имеющий высшее образование, проявил наибольшую склонность к сегрегации (индекс расхождения 0,414 в сравнении, например, с 0,258 у Бразилиа) [715].

Эксклюзивность и сегрегация в городе являются аспектами неравенства – неравенства в жизненных шансах, близкого к расизму и сексизму. Городское огораживание противоречит проявившейся за последние несколько десятилетий неравномерной, но общемировой тенденции к борьбе с расизмом, патриархатом и сексуальной дискриминацией. Но оно сопровождает глобальную тенденцию роста внутринационального экономического неравенства.

Похоже, что достаточного объема надежных данных, которые позволили бы составить метрическую таблицу городского экономического неравенства по всему миру, нет. Даже базы данных проекта ООН-Хабитат содержат несколько невероятных аномалий и противоречивых данных [716]. Однако видны общемировые закономерности, показывающие интересную и редко замечаемую картину.

На этом этапе никаких корреляций вычислить невозможно, но следует отметить, что столицы с наименьшим экономическим равенством также являются столицами, в которых эксклюзивность огораживания получила наименьшее развитие. Столицы переживающей быстрый рост Азии не подражают неравенству Латинской Америки, исторически унаследованному от иберийского колониализма и рабства и заново укрепившемуся при сменявших друг друга военных режимах. Три города с предельно высоким неравенством, Вашингтон, Бразилиа и Тсване (Претория), нечасто можно увидеть вместе, и их присутствие на пике неравенства указывает на другой примечательный феномен, а именно на то, что нынешняя глобализация не является двигателем экономического неравенства в городах. Ни один из этих трех городов не является первостепенным «глобальным городом» в экономическом смысле этого слова. Более того, в них обнаруживается тенденция к тому же по крайней мере уровню неравенства, что и в первом глобальном городе соответствующей страны, хотя официальные данные нужно читать с учетом некоторой погрешности. Вашингтон, по данным статистики, представляется более неравным, чем Нью-Йорк [717], Тсване – слегка менее неравным, чем Йоханнесбург, а Бразилиа – более неравной, чем Сан-Паулу [718].

Капитализм образов и воображаемое племя капиталистического глобализма

Выше я говорил об историческом глобальном моменте в глобализации национализма и о том, что национальная столица должна выглядеть так, чтобы «быть достойной страны». Этот глобальный момент сложился в последней четверти XIX в. и в первой декаде ХХ в. и в значительной степени определялся Парижем Второй империи и бароном Османом. Он сводился к расширению улиц (центральной задаче «модернизации» в тех же Каире, Токио и Сеуле), прокладке больших проспектов, устройству транспортных узлов и строительству солидных зданий культурного (оперных и других театров) и политического характера. Париж и правда был столицей XIX в. Текущий глобальный момент не имеет аналогичного города-образца. Ближайший аналог – это, возможно, Сингапур, главный образец в быстро развивающейся Азии.

В новом глобальном стиле вертикальность корпоративных небоскребов и образуемой ими линии горизонта, открывающейся взглядам туристов, вытеснила горизонтальность широких проспектов и тротуаров для фланеров; частные торговые центры захватили публичные пространства площадей, кафе и чайных; заборы, стены и колючая проволока окружили безмятежные районы уверенных в себе высших классов с их открыто стоящими особняками. Глобальным национализмом, конечно же, двигали местные националисты. Однако, возможно, гораздо удивительнее то, что, как мы выяснили, за текущим глобальным капиталистическим моментом и его «глобальными» или «мировыми» городами, объявленными таковыми или стремящимися к этому статусу, стоят главным образом национальные и местные игроки, местные девелоперы и банкиры, а также местные городские политики, поддерживаемые, как правило, национальным правительством. Глядя на строительство небоскребов и планы новых деловых районов, мы замечаем ту же закономерность по всему миру: в Париже и Мадриде, в Москве, Пекине и Ханое, в Мехико, Сантьяго и Буэнос-Айресе, в Дар-эс-Саламе и Найроби, в Куала-Лумпуре и Джакарте, в Токио и Сеуле. Единственное исключение – Лондон, в котором движущими силами проекта Канэри-Уорф были глобальный капитал и капиталисты, хотя и при первоначальной, довольно важной, поддержке со стороны правительства.