Жан-Пьер Шевенман - 1914–2014. Европа выходит из истории?

Тот же усиливающийся разрыв в доходах и имуществе характерен и для второй волны глобализации. Она во многих отношениях еще менее управляема, чем первая. Помимо ООН, эпоха демократии не создала никакого «высшего эшелона», который смог бы прийти на смену нациям. Да и Организация Объединенных Наций зовется так не случайно: она призвана «организовывать нации» именно потому, что из них складываются любые международные институты, и именно в них воплощена демократическая легитимность. Во множестве стран до демократии еще очень и очень далеко. Однако то, что американцы называют глобализацией, не ставит ли под сомнение демократию даже у наций, которые давно ей верны?

На что демократия еще способна в Европе? Во многих странах ее, похоже, уже списали со счетов. Франция, которую Маркс некогда называл «политической нацией par excellence », сама столкнулась с этим в 2005 г. Отныне не стоит ждать, что выборы действительно будут влиять на положение дел. Какое землетрясение должно случиться, чтобы между США и Китаем возникла жизнеспособная Европа? Может ли статься, чтобы Европа, где 2500 лет назад родилась сама идея демократии, и Франция, где чуть более двухсот лет назад совершилась революция, незаметно сошли с исторической арены?

Есть ли шанс на то, что в ходе второй волны глобализации, подобно тому, как это произошло в ходе первой, Европа, хотя бы отчасти, будет определять вектор грядущего?

То, что в начале XXI в. на историческую арену выходят страны, которые последние столетия находились под европейским владычеством, – результат второй волны глобализации, однако дело не только в ней: нации с тысячелетней историей, не забывшие о величии своих древних цивилизаций, стремятся вновь занять достойное место в мире.

Глобализация в той форме, которую она приняла в конце XX в., была задумана и инициирована США, стремящимися открыть, а то и взломать внешние рынки для своих товаров и капиталов. Основной механизм подобного проникновения – прямые иностранные инвестиции (IDE). Они выражаются не только в притоке средств (в Китае 2000-х гг. – около 60 миллиардов долларов в год, т. е. 2,5 % ВВП страны), но и прежде всего в импорте технологий, необходимых для модернизации экономики развивающихся стран.

В обмен страны, где обосновываются западные транснациональные корпорации, представляют дешевую и сверхдешевую рабочую силу, часто лишенную какой-либо социальной защиты и трудящуюся в таких же бесчеловечных условиях, как те, что господствовали в Европе в начале индустриальной революции. Однако феномен стремительного роста этих стран нельзя понять без учета активной политики их правительств, движимых национальными амбициями, которые лишь усиливаются оттого, что большинство динамично развивающихся стран некогда были империями (Китайская империя, Османская империя, Персидская империя, Империя Великих Моголов и Индийские султанаты, Аннамская империя и т. д.), и память о них не исчезла после их краха. Исключениями из этого правила служат молодые нации, как Бразилия или ЮАР, чьи экспансионистские амбиции ничем не уступают державам, упомянутым выше (но, возможно, не столь реалистичны).

Именно потому, что страны, которые принято называть «развивающимися» ( e ́ mergents ), движимы стремлением взять реванш у истории, которая их так унизила, в большинстве из них торжествует более или менее жесткий национализм. Однако их реакция, напоминающая отложенный антиколониализм, не способствует сближению между самими странами БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай, ЮАР). Они не мечтают вернуться в прошлое, а, исходя из собственных интересов, смотрят в будущее. Вполне может статься, что они даже выступят друг против друга. Тем не менее страны БРИКС в целом стремятся действовать скоординированно, прежде всего дабы оградить свой государственный суверенитет – один из фундаментальных принципов ООН – от того, что они считают вмешательством Запада в свои внутренние дела.

Среди развивающихся стран лишь Китаю удалось то, в чем СССР потерпел крах, – примирить ленинизм и капитализм.

В реальности Коммунистическая партия Китая выступает в роли наследницы всей истории Поднебесной. Она не просто оказывается реинкарнацией императора – стоит задаться вопросом, не является ли КПК истинной националистической партией, а Гоминьдан – лишь ее бледным предшественником. С тех пор, как она официально провозгласила концепцию «трех представительств» (труженики, интеллигенты, бизнесмены), КПК объединяет партийных деятелей, военных, деловых людей, адвокатов и т. д. Это не мешает некоторым ее фракциям до сих пор клясться в верности маоизму, что подчеркивает идеологическую преемственность. КПК – это прежде всего Власть, которая единодушна с массами в их стихийном национализме.

Коммунистическая партия начала с того, что восстановила легитимность, которую некогда воплощал император. Благодаря энергии маоизма (вплоть до череды его преступных безумств, таких, как Большой скачок или Культурная революция), она, как никто до нее, сумела объединить китайскую нацию. «Элита красных стен», как Жан-Люк Доменаш назвал старых националистов, которые в 1949 г. вместе с Мао Цзэдуном создавали Китайскую Народную Республику, в конце концов взяла верх над наследниками, которых он сам указал. Дэн Сяопин открыл для Китая «если не эпоху справедливости, то как минимум эпоху разума» [131].

Инициатор «четырех модернизаций» в 1978 г. установил в Китае подобие НЭПа, который Ленин, умерший в 1924 г., не успел поставить на ноги в молодой советской республике. Даже после кровавого подавления волнений на площади Тяньаньмэнь (1989 г.) Дэн, железной рукой отстояв господство Коммунистической партии, прожил еще достаточно долго (до 1994 г.), чтобы продолжить свой курс на открытость. У него хватило времени, дабы назначить себе двух преемников: Цзян Цзэминя (1992–2002) и Ху Цзиньтао (2002–2012). Си Цзиньпин стал первым председателем Китая, которого не выбирал Дэн. Единство Коммунистической партии и стабильность системы в целом никогда не подвергались сомнению. В свете блестящих экономических успехов Китая и более чем тридцати лет, когда именно Дэн определял историю страны, его фигуру можно сравнить по значению разве что с Мао Цзэдуном.

Победитель двух войн: против Чан Кайши и Гоминьдана, а также против Японии, – Мао был основателем Китайской Народной Республики, но его правление, даже если именно он создал нацию, было несравнимо более кровавым. Вовсе не Мао, а Дэн открыл для Китая путь в современный мир, заключив, в пику СССР, кажущийся противоестественным альянс с США. По иронии истории, этот альянс сегодня обернулся против Америки: она попала в зависимость от гигантского китайского рынка, куда транснациональные корпорации вкладывают средства и в погоне за дешевой рабочей силой переносят свои производства, и ее наводнили товары made in China, лишь ускоряющие ее деиндустриализацию. Китай держит обязательств США на два триллиона долларов (общие валютные резервы КНР превышают три триллиона).