Жан-Пьер Шевенман - 1914–2014. Европа выходит из истории?

Подобные «споры» важны потому, что позволяют Германии примириться с собственным прошлым. Благодаря исторической дистанции они помогают понять, как она тогда ответила на брошенный вызов. Хотя и тезис Фишера, и тезис Нольте поднимают проблемы европейского масштаба, попытки французов принять участие в их обсуждении не слишком приветствуются…

По сравнению с немецкой историей история Франции первой половины XX в., сколько бы она ни принесла бедствий после 1918 г., кажется довольно блеклой. Трудно отделаться от мысли, что в этот период немецкий народ продемонстрировал исключительную способность достигать вершин и в то же время многажды падал в самые бездны. Эта история, которая все еще потрясает, многое говорит нам о нас самих и вообще о душе человека. В каком-то смысле это и наша история. Харальд Вельцер, немецкий интеллектуал, родившийся в 1958 г., объясняет, что холокост – это не исключение из современности, а один из возможных сценариев, которые в нее заложены». Он продолжает: «Анализируя нацизм, я изучил трансформацию негативного свойства. Однако можно ведь поставить вопрос и в проактивном модусе [по поводу окружающей среды]. Как социальные изменения могут вести к позитивным последствиям, помогая предотвращать катастрофы?» [162]Здесь просматривается связь между исторической травмой и обостренным экологическим сознанием: ощущение приближающейся катастрофы помогает понять, насколько ограничены природные ресурсы, и заставляет задуматься об «общих благах», принадлежащих всему человечеству. В стране Декарта мы все еще воротим нос от «культа природы», но между двумя «нормальными» нациями всегда возможен аргументированный спор.

Через десять лет после объединения правительства Германии, воспользовавшись преимуществами, которыми располагала немецкая экономика, попытались с помощью политики гиперконкуренции вознести страну на «вершину Европы» (как в 2005 г. выразилась Ангела Меркель). Если судить по стремительному росту внешней торговли Федеративной Республики с Восточной Европой и Азией, а также с партнерами по еврозоне, это им вполне удалось. Другие страны зоны евро не учли масштаб вызова, который им бросила Германия, а по сути – сама глобализация.

Германия в целом хорошо справилась с кризисом 2008–2009 гг. Ее производство вновь вышло на уровень 2007 г., а потом и преодолело эту планку. Профицит ее торгового баланса вновь стал расти, несмотря на то, что Китай отобрал у нее звание первого экспортера планеты. Да это и не так важно: Германия остается крупнейшей «мастерской» мира в том, что касается различного оборудования и дорогих автомобилей, обгоняя США, Японию и тем более Китай.

Если судить по дефициту ее торгового баланса и все сокращающейся доле на мировом экспортном рынке, с начала 2000-х гг. Франция вновь начала отставать. Вот уже второй раз – в первый это произошло в конце XIX в. – она стремительно теряет свои позиции.

Как это ни парадоксально, но после 2010 г. кризис евро лишь укрепил доминирующую роль Германии в Европе. Однако за это приходится расплачиваться. Общеевропейская рецессия тормозит ее рост и привносит в ее будущее изрядную долю неопределенности: до каких пор Германия сможет использовать в собственных целях валюту, которая одновременно с ней ходит еще в семнадцати странах? Может ли она воспринимать евро как простой инструмент повышения конкурентоспособности своей экономики, не обращая внимания на то, что сильный евро в сочетании с обожествлением свободного рынка и сокращением бюджетного дефицита, которое было навязано средиземноморским странам, обрекает их на равновесие неполной занятости и невыносимую хроническую безработицу?

Долгосрочные стратегические ориентиры, которые избирает Германия, все чаще лежат за пределами Европы. В 2012 г. ее основным торговым партнером стал Китай. Крупными партнерами не только в энергетической, но и в промышленной сферах для нее служат Россия, а также Украина и Казахстан. На более далеких рубежах немецкие фирмы ориентируются на рынки Южной и Юго-Восточной Азии. 43 % немецкого экспорта (т. е. 1097 миллиардов евро в 2012 г.) устремляется в страны, лежащие за пределами Евросоюза; всего 37,5 % – к партнерам по еврозоне. Что касается импорта (909 миллиардов), здесь страны еврозоны и остальной мир друг друга уравновешивают. У идеи трансатлантического партнерства, которую недавно воскресил президент Обама и тотчас же подхватил Баррозу, нет более горячего сторонника, чем Берлин. Если создать обширную зону свободного обмена товарами, услугами и капиталами, протянувшуюся по обе стороны Атлантического океана, и согласовать друг с другом действующие там нормы, немецкая промышленность получит дополнительный инструмент для мировой экспансии.

Сегодня Германия воспринимает себя как большую Швейцарию, а ее граждане больше всего озабочены тем, чтобы сохранить свою покупательную способность и пенсионные накопления. Однако она может себе позволить так жить лишь потому, что на деле, скорее, напоминает маленький Китай и, подобно ему, экспортирует около половины произведенных ею товаров. Вот почему Германии так важно сохранить свою конкурентоспособность на рынках развивающихся стран, растущих гораздо большими темпами, чем ее европейские соседи, а также на американском рынке, который тоже явно более динамичен. Немецкая дипломатия – это прежде всего дипломатия экономическая. Безопасность не является для нее одним из приоритетов. Европа кажется ей континентом, где надолго установился мир, и она полагает, что может не обращать внимания на возможные стратегические угрозы. Россия, с которой ее связывает тесное партнерство (12 % российского рынка, 3000 промышленных предприятий), больше не представляет для нее опасности. Она знает, что Москва скорее озабочена «ближним зарубежьем» (страны СНГ): подъемом радикального исламизма на Кавказе, в Центральной Азии и на ее собственной территории, а в перспективе – тенью Китая, которая ложится на российский Дальний Восток. Так что Россия, ставшая «новым рубежом» немецкой промышленности, сулит Германии лишь хорошую прибыль. Так возродилась вековая традиция германо-российского партнерства.

На экстренный случай у Германии есть «договор о подстраховке» с НАТО. Ради этого она готова регулярно «скидываться» (ее расходы на оборону едва превышают 1 % ВВП). Заверения в верности США позволяют ей свободно торговать с Китаем и Россией. Она даже может себе позволить порой взбрыкнуть (как в 2003 г. по вопросу Ирака) или самоустраниться (как в 2011 г. по поводу Ливии или в 2013 г. во время сирийского кризиса). Германия полностью отдает на откуп средиземноморских стран неблагодарную задачу охраны южной границы Европы, Америке – успокоение Ближнего Востока, а Франции с Великобританией – Африку, где они сдерживают напор радикального исламизма и, что не менее значимо, в качестве бывших колонизаторов борются с угрозой аномии [163]. Тут Германия может запоздало тешиться своей невинностью: благодаря Бисмарку она почти не успела поучаствовать в разделе колониального пирога…