Иосиф Дискин - Альтернативы «российского прорыва»

Представляется, что именно высокий статус идеологий, затрагивавших «высокие» этажи общественных отношений, но не опускавшихся до регулирования обыденной жизни, привел к формированию достаточно специфической «двухсекторной» этической системы с кардинально различным отношением к хорошо знакомым «своим» и к «чужим», к безличным институтам. Наличие этой «двухсекторной» этической системы представляет собой важное отличительное свойство, характеризующее результаты отечественной социальной трансформации и существенно влияющее на формирование нормативных образцов социальной жизни.

Согласно обсуждаемой концепции, чем дальше соответствующее социальное пространство отстоит от человека, тем больше нужда в универсалистских ценностях в качестве институционального регулятора. В то же время наш анализ показывает, что чем ближе социальное пространство, тем большую регулятивную роль играют ценности партикулярные.

Подобная ситуация может быть объяснена ходом отечественной социальной трансформации. В классической модели трансформации, на которой основаны веберианские институциональные модели, как отмечалось выше, предполагается, что по мере секуляризации и рационализации происходит смена моделей социального действия. Традиционные модели сменяются ценностно-рациональными и целерациональными. В устойчивых обществах, даже проходящих через определенные трансформационные кризисы, при смене доминирующих ценностей сохраняется приемлемый уровень социальной интеграции. Но вряд ли ход российской трансформации укладывается в такое классическое развитие процессов трансформации.

В связи с этим уместно напомнить ту огромную регулятивную роль, которую играли институты горизонтального контроля, прежде всего цеха в Западной Европе. Также важную регулятивную роль играли механизмы поддержания сословной этики, подкрепленные тем же горизонтальным контролем. Позже, на этапе интенсивной модернизации стали доминировать негативные оценки этих институтов, хотя их влияние на общественное развитие не может быть отброшено.

При анализе отечественного развития можно указать на исторически слабое влияние механизмов горизонтального контроля и интеграции.

Здесь следует отметить, что весь советский период сопровождался интенсивным насаждением механизмов горизонтального контроля на всех уровнях и во всех средах: от октябрятских звездочек и пионеротрядов до производственных бригад, профсоюзных и творческих организаций. Однако главной их задачей было обеспечение идеологического и политического контроля и лишь во вторую очередь они осуществляли функции морально-этического контроля. Как это было, многие помнят из бессмертной песни А. Галича «Товарищ Парамонова»: «Ты людям все расскажи на собрании» [170].

Важно указать, что в условиях быстро растущей индивидуализации, формирования персональных представлений и воззрений эти механизмы горизонтального контроля зачастую воспринимались в качестве инструмента тотального контроля за личностью. Ситуация еще более усугублялась тем, что руководители структур, осуществлявших горизонтальный контроль, сами были лишены ценностей человеческого достоинства, уважения к личности. Напротив, большинство из них, не обладая пониманием своей социальной миссии, движимые традиционалистскими нормами, действовали на подавление личностного становления. В связи с этим именно механизмы горизонтального контроля в ходе трансформационных перемен рассматривались прежде всего в качестве инструментов тоталитарного режима, требующих немедленного искоренения.

Здесь будет уместно отметить, что именно противостояние идейно-политических ориентиров властей предержащих, с одной стороны, и макросоциальных процессов индивидуализации и рационализации, с другой, стало важной предпосылкой краха советской системы. Чем сильнее был идейно-политический прессинг со стороны властей, тем более глубоким становился разрыв между властью и нравственно чувствительной частью нашего общества.

Этот процесс исчерпывающим образом охарактеризовал поэт-фронтовик Б.Ш. Окуджава [171]:

Вселенский опыт говорит,

что погибают царства

не оттого, что тяжек быт

или страшны мытарства.

А погибают оттого

(и тем больней, чем дольше),

что люди царства своего

не уважают больше.

1968

В постсоветский период глубокое недоверие многих граждан к идеологическим усилиям со стороны государства, усиленное кризисными явлениями в отечественной социальной науке и не слишком высоким уровнем доверия со стороны власти к выводам этой науки привели к тому, что все институты социализации и социальной интеграции кардинально снизили свое регулятивное влияние.

Предшествующее рассмотрение показывает, что в ходе отечественных процессов социальной трансформации шло последовательное разрушение традиционных отношений и связанных с ними ценностей интересов. Доминантой социальной трансформации стала индивидуализация и рационализация рутинных социально-экономических отношений при существенном снижении регулятивной роли универсальных ценностей.

Здесь важно отметить, что процессы рационализации и индивидуализации, происходившие в постсоветский период, не сопровождались адекватными изменениями в механизмах социализации, социального контроля и социальной интеграции.

В результате всех этих процессов в нашей стране возник феномен, который, как представляется, хорошо характеризуется понятием «безличностный индивидуализм», введенный известным российским философом Борисом Капустиным. Это индивидуализм без личностной активности и ответственности, подкрепленной реальным участием в общественной жизни, без опоры на прочные социальные связи. Макросоциальная среда, базирующаяся на «безличностном индивидуализме», держится преимущественно на личных контактах, на отношениях «лицом к лицу»: семья, близкие друзья и т. д. Безличные институциональные связи в такой среде зачастую вызывают недоверие [172].

Этот характер отношений хорошо известен и фиксируется во многих социологических исследованиях: высокий уровень моральных требований, предъявляемых нашими соотечественниками к «своим», «близким», родным и друзьям. Также хорошо известно, что в нашем обществе, при развитии рационализма и индивидуализма, широко распространено достаточно высокое чувство ответственности за «своих», свое непосредственное окружение. Собственно, вокруг этих положений споры практически отсутствуют.

Для нашего последующего рассуждения этот вывод важен в связи с тем, что этот круг отношений регулируется партикулярными, но отнюдь не универсалистскими ценностями – основой веберианских институциональных моделей. Здесь уместно напомнить об известной оппозиции: «универсализм – партикуляризм» [173].