Александр Черенов - Катынь: СС+НКВД – шляхта

Воистину – «крупнейшая величина оборонного ведомства»! Особенно на фоне советских контрагентов: наркома обороны Маршала Советского Союза Ворошилова и его первого заместителя, Начальника Генерального штаба командарма 1 ранга Шапошникова!

Неудивительно, что на запрос из Москвы о личности Дрэкса советский посол Майский, к тому времени уже семь лет обживавший все, в том числе, и второстепенные салоны британской столицы, ответил, что и во второстепенных салонах адмирал Дрэкс не значится даже среди второстепенных личностей. Больше того: посол не слышал это имя и среди третьестепенных фигур в третьестепенных салонах. По одной лишь причине: к «фигурам» фигура Дрэкса не относилась. Нигде.

Но этим назначением оскорбления Москвы не кончились. Дрэкс не пожелал компенсировать свою «даже не третьестепенность» хотя бы скорейшей доставкой себя и свиты в Москву. Самолёту и быстроходному крейсеру адмирал предпочёл в качестве «самого быстроходного транспортного средства», такой же престарелый, как и он сам, товаро-пассажирский пакетбот «Сити оф Эксетер».

И в части остального адмирал строго блюл себя и инструкции Лондона. И, если о русских говорят, что они медленно запрягают, но быстро едут, то в этом случае Дрэкс переплюнул даже русских: он и «запрягал», и «ехал» с одинаковой скоростью. Старому джентльмену явно некуда было спешить. Поэтому «Сити оф Эксетер» отбыл из Англии лишь пятого августа, а в Ленинград прибыл только десятого. Одиннадцатого поездом английская делегация, наконец-то, добралась до Москвы.

Правда, джентльмены могли не торопиться «ещё раз»: Дрэкс прибыл без полномочий. И, если у главы французской делегации – «тоже великого полководца» корпусного генерала Думенка – имелись хотя бы полномочия на ведение переговоров без подписания документов, то у Дрэкса не было никаких полномочий! Никаких – кроме одного: «заслушать отчёт Москвы об односторонних обязательствах СССР по оказания помощи жертвам агрессии»! А ещё у него имелась инструкция Лондона: «Британское правительство не желает принимать на себя конкретные обязательства, которые могли бы связать нам руки при тех или иных обстоятельствах».

При таких обстоятельствах переговоры были обречены… на переговоры. На переговоры бесконечные, бесплодные и бестолковые. Двенадцатого августа они сходу начали оправдывать характеристики и ожидания самих себя. Чтобы сразу же поставить на место советскую делегацию, «нагло» вздумавшую предъявлять целый набор полномочий на подписание военной конвенции, Дрэкс решительно «вывернул карманы», в которых, помимо обязательной «фиги», никаких «других полномочий» не имелось!

Правда, заранее предполагая – и даже зная – ответ, Дрэкс согласился с предложением Москвы запросить Варшаву насчёт прохода советских войск для оказания помощи жертвам агрессии. Девятнадцатого августа, в день получения запроса, Польша решительно отвергла «домогательство Советов». Отвергла устами своего министра иностранных дел Бека, который так прямо и заявил: «Это быдло (Красная Армия, то есть) не ступит на территорию Польши».

Поскольку этими устами было сказано всё, а Красная Армия не располагала достаточным числом ковров-самолётов и шапок-невидимок для транспортировки своих войск «не по земле суверенной Польши», говорить уже было не о чем. Но для порядка – а больше под давлением Москвы – Дрэкс и Думенк запросили свои столицы о дальнейших инструкциях. Четыре дня, начиная с вечера семнадцатого августа, Лондон и Париж «хранили героическое молчание». И тогда заговорил Берлин.

Если быть совсем точным, заговорил он ещё раньше.

Ещё в прошлом, тридцать восьмом году, немцы приступили к зондажу Москвы насчёт улучшения отношений. Понять их было можно: на горизонте всё время маячила перспектива общеевропейского военного соглашения против Германии. И в этих «поползновениях» Советский Союз играл не только не последнюю – первую скрипку! Берлин считал себя везунчиком оттого, что СССР «крупно повезло» с партнёрами: все они, без исключения, мужественно не поддавались на уговоры Москвы… позаботиться о самих себе. При этом они старательно «подмигивали» Берлину «курсом норд-норд-ост».

При всей своей экзальтированности, фюрер был прагматиком. Поэтому он «жаловал» «плутократов» не меньше, чем большевиков. Считая, что выжал из них максимум того, что можно было выжать сегодня, он не стремился «дружить больше», чем требовалось обстановкой. А, вот, перспектива оказаться жертвой даже не очень серьёзного консенсуса между «демократиями» и Москвой ему вовсе не улыбалась. И, поэтому, в Москве ещё шли переговоры с англичанами и французами – а Гитлер уже приступил… к приступу советского вождя.

Фюрер работал не на пустом месте: почва для серьёзных переговоров была не только подготовлена, но и «основательно унавожена». Ещё в октябре тридцать восьмого посол в Москве граф фон дер Шуленбург запланировал серьёзную дипломатическую атаку непосредственно советского премьера Молотова. Старый граф решил «перепрыгнуть через голову» наркома иностранных дел Литвинова. Литвинов считался в Берлине – и не в нём одном – англофилом и франкоманом. Этот человек был решительно настроен на союз с «демократиями» против Берлина – и поэтому считался в рейхе политиком негибким и бесперспективным с точки зрения «дружбы между народов».

А, вот, Молотов не подозревался Берлином в однозначных симпатиях к Западу. В том числе и потому, что его симпатии всегда были производными от симпатий «главного тут»: Сталина. Это «грозило» Берлину, если не перспективами, то возможностями для маневра. Поэтому фон дер Шуленбург и намеревался предложить советскому премьеру либо возвращение к формату Берлинского договора двадцать шестого года, либо подписание масштабного пакта о ненападении. Учитывал граф и советские пожелания: совместные гарантии Балтийским странам и оказание давления на Японию с целью «умиротворения» соратника по «оси».

Семнадцатого апреля сего, тридцать девятого, года, когда СССР в очередной раз сделал Франции предложение о заключении военной конвенции, статс-секретарь МИД Германии Вайцзеккер встретился с советским полпредом Мерекаловым. К этому времени Берлин уже сделал выбор – в пользу договора с Москвой. Политические реалии вынуждали его к этому выбору: армиям рейха предстояла большая работа в Европе – а Советский Союз только путался бы под ногами. И хорошо ещё, если «без ничего», с одними только предложениями о мире… против Германии! А то ведь он мог «путаться» с участием танков, авиации и артиллерии!

«Миролюбие» Берлина началось с предложения наладить торговлю и заключить масштабное экономическое соглашение. В этом плане Москва и Берлин действительно нуждались друг в друге. Берлину требовалось зерно, нефть, уголь, руды чёрных и цветных металлов – а Москве нужны были германские кредиты, новейшие станки и технологии.