Александр Черенов - Катынь: СС+НКВД – шляхта

И фюрер понял: час пробил! Его час! Вчера – рано, завтра – поздно, значит – сегодня! Потому что сегодня – или никогда! И он решился. Он решился на то, о чём вчера и подумать не мог бы: обратиться к Сталину с личным письмом. Больше того: он надумал заместить собой Риббентропа, но «налёт на Москву» решил предварить эпистолой к большевистскому лидеру.

Поздним вечером двадцатого августа фюрер продиктовал: «Я принимаю предложенный Председателем СНК проект пакта о ненападении. Дополнительный протокол, желаемый Правительством СССР, может быть по существу выяснен в кратчайший срок, если ответственному государственному деятелю Германии будет предоставлена возможность вести об этом переговоры в Москве лично…. Напряжение между Германией и Польшей сделалось нетерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день… Я вторично предлагаю Вам принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, но не позднее среды, 23 августа. Министр иностранных дел имеет всеобъемлющие и неограниченные полномочия….»

Утром двадцать первого августа рейхсканцелярию огласил торжествующий вопль фюрера: только что Шуленбург телеграфировал «добро» Сталина на прилёт Риббентропа…

Глава вторая

Мягкая трель телефонного звонка вернула Сталина из «заоконной Москвы» в кабинет. Он неторопливо поднял трубку. Молча поднял: обязанность представляться всегда лежала на контрагенте.

– У с-себя?

Щека вождя дёрнулась в беззлобной усмешке: Вече был в своём репертуаре. «Если я поднимаю трубку – значит, у себя! Кто ещё может тут её поднимать?!». Но «взыскивать» со старого приятеля вождь не стал: если горбатого могила хотя бы теоретически могла исправить, то в отношении Молотова у неё не было ни шанса. Да и не за что было взыскивать: пусть и в своеобразной форме, Вячеслав Михайлович всего лишь соблюдал этикет. Тем более что и фирменным заиканием он не преминул уважить друга-вождя.

– Жду тебя.

Сталину вполне хватило двух слов: он не любил долгих разговоров, особенно по телефону. Спустя пять минут Председатель Совнаркома входил в кабинет Секретаря ЦК.

– З-здравствуй, К-коба.

Молотов всегда заикался, когда волновался – а волновался он всегда, когда «работал» со Сталиным. Стаж знакомства, формат отношений и потенциал дореволюционного псевдонима не освобождали «от обязанностей».

– Ну, что, Вече?

Не предлагая гостю стул – если захочет, сам воспользуется —

вождь сразу же приступил к делу…. посредством слова. Молотов

не воспользовался стулом: наверно, «не захотел». Как всегда в тех случаях, когда Хозяин оставался на ногах.

– Риббентроп прилетел, Коба.

Ударение пришлось на глагол, заменяя собой отсутствующий восклицательный знак: их в ассортименте у Молотова не имелось. Сталин молча выписал ещё один круг – и вышел на траверз прямого взгляда Предсовнаркома.

– И как встретили гостя?

Если Сталин и усмехнулся, то эту усмешку на его лице не отыскал бы и микробиолог со своим микроскопом. Что-то «неуставное» легонько тронуло и усы Молотова.

– Гостя встретили… как гостя.

– Долгожданного?

– Не дождался. И не дождётся.

Вот теперь Сталин рассмеялся. Не помешало даже напряжение последних дней. «Получив санкцию», улыбнулся и Молотов.

– На встречу я отрядил Потёмкина и Баркова. «От союзников» напросился Россо: «по уставу».

Потёмкин являлся первым заместителем наркома иностранных дел СССР, а Барков заведовал в НКИД протокольным отделом. Формально дипломатический протокол не был нарушен: министра иностранных дел в месте прибытия встречает первый заместитель министра иностранных дел принимающей стороны. Формально – ибо нет правил без исключений. Полагая и себя, и свой случай именно таким исключением, германская сторона, очевидно, питала надежды – на пару с иллюзиями.

– Представляю себе физиономию Риббентропа, – хмыкнул в усы Сталин.

– Верно представляешь.

Молотов почти не улыбнулся. «Неуставную» мимику выдавал только иронический блеск глаз.

– «Бедный» рейхсминистр некоторое время растерянно оглядывался по сторонам: всё искал меня за спинами Потёмкина и Баркова. Даже фашистский салют Россо не пролился бальзамом на израненную душу герра Риббентропа.

– Это хорошо.

Явно удовлетворённый началом, Сталин разгладил мундштуком трубки седеющие усы.

– Нечего баловать мальчонку. Домогаться любви в браке по расчёту – это аморально…

– И даже – извращение.

– Точно. О времени встречи немцы извещены?

Верный себе, вождь исполнил переход от шутки к серьёзным делам без многоточия. Молотов сразу подобрался.

– Да, Коба: немцы приглашены на пятнадцать тридцать.

– Не сомневаюсь, что Риббентроп готов был отказаться даже

от душа – лишь бы побыстрее начать.

– Судя по реакции на моё предложение, – ещё раз блеснул стёклами очков Молотов, – да.

Сталин бросил короткий взгляд на часы.

– Первую беседу мы проведём как разведку боем. Посмотрим, с чем прибыли господа немцы. Темы пакта в разговоре не касаться.

– Понял, Коба, – смежил веки Молотов. – Потёмкина не берём?

Сталин на мгновение задумался – и отрицательно мотнул головой.

– Нет. В этом нет необходимости. Сегодня мы и вдвоём управимся. А завтра… завтра видно будет.

– Так я пошёл?

«Зная устав», Молотов не стал косить глазом на часы: всего лишь подобрался, как в строю.

– А то мне ещё надо…

– Иди, – махнул рукой Сталин…

Германская делегация также не отличилась представительным составом. На первую встречу со Сталиным Риббентроп не взял даже Фридриха Гаусса, специалиста по юридическим вопросам. Следуя инструкциям фюрера, рейхсминистр намеревался для начала «глобально просветить» советского лидера. Он, конечно, не возражал против того, чтобы подписать договор сразу же после обмена приветствиями, но отдавал себе отчёт в том, что чудес в политике не бывает. Именно поэтому необходимое в других случаях присутствие Гаусса сегодня не было таким, уж, необходимым. И Риббентроп «подсократился» до себя, посла Шуленбурга и советника Хильгера.

Рейхсминистр пришёл бы и один, будь у него такая возможность. Он честно не жаловал обоих: оба посмели считать его, выскочку и плебея… выскочкой и плебеем! Кроме того, оба слишком, уж, переоценивали масштаб личностей Сталина и Молотова. По мнению Риббентропа, аристократы настолько увлеклись игрой в объективность, что от обоих стало изрядно отдавать «розоватостью» и даже «краснотой». Особенно «изменился в окрасе» этот старый хрен – граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург.

С большим удовольствием Риббентроп отправил бы его, а за компанию с ним и Хильгера, если, уж, не в Дахау, то хотя бы к чёртовой матери.