Знание - сила, 1998 № 01 (847)

Завершая по необходимости краткий и неполный экскурс в Кэрроллианию и оставляя в стороне Кэрроллиану (литературу о Кэрролле, а также издания его трудов в Англии и других странах), мы хотим отметить, что Кэрролл — автор удивительно современный и уже обрел свое место в электронных изданиях. Не подлежит сомнению, что он найдет свое место и в культуре будущего тысячелетия, каким бы не стал ее носитель. •

Борис Силкин

• В конторе купца XV века. Гравюра на дереве

— Все началось, когда немецкие купцы стали возить свои товары за границу,— рассказывает Клаус Фридлянд, историк из Кильского университета.— Чтобы торговля шла беспрепятственно и чтобы не подпускать к ней конкурентов-чужаков, они объединялись в гильдии, которые шаг за шагом попадали под контроль тех самых городов, откуда купцы были родом.

А города тем временем образовывали местные объединения, которые в конце концов слились в единый Ганзейский союз, во главе которого встал так называемый ганзетаг, род парламента, состоявшего из городских представителей.

Сначала все это кажется само собой разумеющимся и простым, пока не узнаешь, что Ганзейский союз не имел ни конституции, ни собственного бюрократического чиновничества, ни общей казны, а законы, на которых зиждилось сообщество, представляли собой всего лишь собрание грамот, меняющихся со временем обычаев и прецедентов.

Мало того, ганзейцы не отмечали никакого дня независимости, да и вообще они не признавали каких-либо общих праздников, разве что церковные. Не было у них и «великих вождей» или руководителей, которыми полагалось бы восхищаться, и никакого «общего дела», достойного того, чтобы за него сложить голову. Обходились они и без литературных и прочих гуманитарных страстей. Но кто же эти люди, создавшие стройную торговую империю среди того феодального хаоса, что царил тоща в Европе?

Этот вопрос поставил перед собой американский специалист по морской истории Эдвард фон дер Портен, бывший директор Музея Острова Сокровищ, что в Сан- Франциско. Поиски ответа он начал в имперском свободном городе Любеке, первом немецком порту на Балтике, основанном в 1143 году. Здесь, по берегам реки Траве, до сих пор высятся две башни-близнецы, охранявшие ворота в приземистой стене, составлявшей вместе с широким крепостным рвом систему городских укреплений. И было что и от кого охранять: хищные шайки «благородных» и не очень бандитов постоянно точили зубы на богатства горожан, включавшие несколько пяти- и семиэтажных складов поваренной соли.

В центре города, на холме, над узкими мощеными булыжником улочками, ведущими к церквам Святой Марии и Святого Петра, выстроились тесно прижатые друг к другу фронтоны. Сцена, и сегодня настолько живо воскрешающая в воображении времена могущества и богатства Ганзы, что ЮНЕСКО своим специальным решением официально провозгласила старый город Любек так называемым объектом мирового наследия.

• Восковые печати ганзейских городов

В Доме морской гильдии, построенном еще в 1533 году, любили сиживать капитаны и владельцы судов, бороздивших дальние и ближние европейские воды. Сегодняшние посетители здешнего ресторана размещаются на тех же самых дубовых лавках, на которых отдыхали старые морские волки четыре века назад.

Такая жизнь купцам-мореходам была по душе. Это были хотя и узкопрактичные, сдержанные люди, они все же не могли не демонстрировать свое благосостояние, возводя за собственный счет все выше и выше кирпичные церкви в готическом стиле. А в светской жизни свое могущество они проявляли, строя здание муниципалитета, готовое поспорить с церквами, создавая очертания городского горизонта, изукрашенного силуэтами, как писал восхищенный гость в XV веке, «высокими башнями, золотое сверканье которых поражает еще издали».

Как и прежде, сердцем города служит рыночная площадь, на которой толпятся торговцы вразнос, предлагающие скумбрию, копченую селедку и угря, выловленного на Балтике, картошку, морковку, капусту с близлежащих полей земли Шлезвиг-Гольштейн, колбасы с громко звучащими названиями; «Тюрингенская ростбифная», «Ветчинно-рубленая» или даже «Победитель великанов». В средние века рядом с ними стояли лавочки кожевенных дел мастера, ювелира, закройщика, менялы.

О ганзейских торговцах ходила слава мрачноватых типов, необразованных «материалистов». Сохранился дневник одного купца XVI века, где он признается: «Люблю поесть и выпить в свое удовольствие. В церковь хожу, проповедь слушаю, но молюсь не очень-то рьяно. Священным писанием не слишком интересуюсь, поболее земными делами...».

И все-таки не такие уж это были мужланы и простаки.

Они, конечно, утверждали правила, запрещавшие выставлять богатство напоказ, по крайней мере торговцам низших разрядов и ремесленникам, но сами пользовались любым удобным случаем, чтобы прикупить себе серебро, меха, драгоценности. И за модой следили, приобретали китайские шелка и русские соболя. По торжественному поводу богатый купчина наряжался в отороченный мехом камзол и туфли, носки которых торчали к небесам, а его жена облачалась в длинное платье в обтяжку, высокую шляпу конусом со свисающей донизу вуалью. На церковь они жертвовали щедро, но и домогались заказать свой портрет самому Гансу Гольбейну Младшему, жившему в Лондоне, или антверпенцу Альбрехту Дюреру.

Весь труд и поведение ганзейца, конечно же, строго регламентировались — от того, как обучать подмастерьев и нанимать квалифицированною мастера до технологии производства, торговой этики и самих цен. Но чувство собственного достоинства и меры им обычно не изменяло. В клубах, которыми изобиловал город, нередко выносили выговор тому, кто швырял тарелки на пол, хватался за нож, пил «ерша», играл в кости. Укоризне подвергались молодые люди, «...кто пьет лишнее, бьет стекла, обжирается и прыгает с бочки на бочку». И держать пари — это тоже считалось «не по-нашему». С осуждением говорит современник о купце, который заложил десять гульденов на спор, что год не будет причесываться. Выиграл он пари или проиграл, мы никогда не узнаем.

Под эгидой Ганзейского союза с XIII по XVIII век состояло около двухсот городов, раскинувшихся от приполярного Бергена в Норвегии, на берегу Северного моря, и вплоть до русского Новгорода. Здесь, наряду с родными языками, в ходу был общий немецкий, пользовались единой денежной системой, а жители обладали равными правами в пределах своего сословия.