Знание-сила, 2008 №04 (971)

Однако выше животные, в отличие от человека, не поднимаются. Исследования показали, что это связано с недостаточным объемом их мозга. Оказалось, что доступный уровень интенционализма линейно связан с массой серого вещества в передних долях головного мозга, особенно важных для обработки информации. Эта любопытная зависимость позволяет оценить уровень интенционализма, на который были способны наши вымершие предки.

Графики, построенные на сравнении объема черепов древних гоминидов, показали, что по размерам мозга уже Гомо эректус, живший 2 миллиона лет назад, мог быть способен на интенционализм третьего порядка. Тех размеров, которые позволяли в принципе строить умственные цепочки четвертого уровня, человеческий мозг достиг примерно 500 тысяч лет назад. Пятый же уровень, судя по этим данным, мог появиться не ранее чем 200 - 150 тысяч лет назад, что любопытным образом совпадает со временем появления «человека современного», или Гомо сапиенс сапиенс. И что еще более любопытно - выяснилось, что данные о размерах неокортекса (части коры головного мозга, отвечающей за высшие нервные функции) кореллируют с оценками размеров социальной группы в том же периоде эволюции. Примерно в то время, когда мозг наших предков достиг объема, соответствующего интенционализму пятого порядка, размер их групп, по оценкам палеоантропологов, достиг 120 индивидуумов, то есть такого числа, которое уже требовало какого-то нового, достаточно сильного «социального клея».

Этим клеем как раз и могла быть религия, психофизические («умственные») предпосылки для возникновения которой к тому времени, как видим, были уже налицо.

Ирина Прусс

Такой вопрос - заголовок нашумевшего в свое время романа - совершенно бессмысленно задавать современным молодым людям. Заведомо известно, что они любят совсем другую музыку, прежде безмерно раздражавшую взрослых. Она по-прежнему их раздражает, только они из взрослых успели превратиться в старых, а взрослыми стали те, кто когда-то их раздражал битлами, роллингами и особенно - рок-оперой «Иисус Христос суперзвезда».

Впрочем, это то, что запомнилось мне; звучало и другое. Тоже раздражавшее. Тоже новое. Все вместе казалось посторонним одинаково бессмысленным, непозволительно шумным и вообще просто какой-то какофонией. Любить надо было Брамса. Можно Моцарта или Баха. Можно Эдиту Пьеху и Эдуарда Хиля. Все остальное - и не музыка вовсе.

Зато молодые «своих» уже тогда мгновенно отличали от посторонних привязанностью к новой музыке. «Человек то, что он читает», «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты» - все это стало неважным рядом с коренным мировоззренческим вопросом «Что ты слушаешь» (точнее, для посвященных - «Какую группу предпочитаешь»; особо ценилась способность назвать много групп и выделить среди них «самую-самую»). Быть «своим» требовало немалого мужества в обстановке, когда нынешние старые были еще взрослыми, задавали тон и все определяли, а ты сознательно шел им наперекор.

Теперь такое мужество не требуется: во-первых, взрослые перестали так тотально навязывать свои вкусы всем окружающим, от детей и внуков до руководства радио- и телеканалов, - помнят все-таки собственный горький опыт. Во-вторых, кажется, исчезла пропасть между музыкальными вкусами поколений, поскольку современные хиты некоторым образом из тех же битлов (или из той же почвы, что и они) выросли. На таком раздолье музыка еще определенней стала знаком принадлежности к одной из многих масонских лож, она осталась - или в еще большей степени стала - главным мировоззренческим принципом и стержнем, организующим образ жизни.

Когда-то я беседовала об этом с психологом Маргаритой Жамкочьян. Тогда новые меломаны разносили стадионы на концертах своих кумиров во Франции, в Америке, но не у нас, нравы тогда еще были строгие, и стадионов молодежным кумирам не давали. Маргарита Жамкочьян, прекрасный психолог и в некотором смысле культуролог, возвестила мировой культурный сдвиг, который ярче всего проявляется в музыкальных пристрастиях, но несомненный отпечаток которого виден во всем и на всем: литературе, кино, отношениях между людьми и т.д.

Суть сдвига, по Жамкочьян, состоит в раскрепощении эмоций, которые прежде прятались, «давились», которым дозволено было проявляться только в строго нормированной, общепринятой форме. Многим это не дозволялось вовсе, и хорошие мальчики и девочки старательно загоняли их в сферу бессознательного или подсознания, а потом ходили лечиться к Фрейду и его ученикам и последователям. Грубо говоря, в прежней культуре себя всячески зажимали и время от времени порабощенные эмоции прорывались истериками. В новой истерики исчезли совершенно, это психиатрический факт, но некоторые радикалы от эмоционального освобождения начали громить стадионы. Поскольку радикалы были всегда, и всегда чего-нибудь громили (лучше стадионы, чем живых людей), по ним выносить оценки переменам бессмысленно. И вообще перемены лучше бы попробовать понять, чем выносить приговоры.

Или хотя бы попробовать их описать подчеркнуто бесстрастно, но внимательно к малейшим деталям, как это принято у этнографов, а выражаясь современно - у культурных антропологов.

Рассказывает подруга: сижу, мол, работаю. К сыну пришел приятель. Один лежит на диване, другой - в кресле (не сидит, а тоже умудряется возлежать). У сына на пузе гитара. Они молчат, и только время от времени раздается жалобно мяучающее «дз-з-ынь» - сын ущипнул струну. И опять тишина. Перебор струн. Снова тишина. Через часа два они расходятся, очень довольные друг другом: «Славно посидели». Подруга остается в тягостном недоумении: они не умеют разговаривать? Они общаются каким-то таинственным телепатическим способом? Им нечего сказать друг другу и достаточно физического присутствия товарища?

А вот как описывается общение в дружеском кружке молодых любителей современной музыки в одном из исследований, присланных на конкурс студенческих работ (автор хорошо знаком с объектом, студентами одного из провинциальных вузов): круг тем ограничен - «концерты (что, где, когда), общие знакомые (кто, где, кого видел), отношение к армии, милиции, властям (вяло-негативное).

В разговоре не принято затрагивать больные темы, выражать интенсивные эмоции и выносить оценки. Общение не структурировано, не имеет начала и завершения, не подчинено каким-либо целям». Интересно, во всех других комнатах того же общежития идет общение куда более содержательное? Там спорят о Толстом и Достоевском, о фашизме и коммунизме? Читают стихи и слушают органную музыку? Но даже в таком случае хотя бы время от времени, хотя бы мимолетно там наверняка высказываются и по перечисленным поводам.