Знание-сила, 2007 № 12 (966)

Следующий парадокс связан с предыдущим. В конце сороковых, во время «борьбы с безродными космополитами», Александра Романовича выгнали из Института нейрохирургии, а его лабораторию там закрыли. В начале пятидесятых, во время «Павловской» сессии Академии сельскохозяйственных наук, было заявлено, что он нанес огромный вред развитию учения об афазиях. А еще спустя всего несколько лет, во время «дела врачей», он потерял все свои должности и посты и, ожидая со дня на день ареста, всегда носил с собой чемоданчик с предметами первой необходимости. Несмотря на все это Лурия ни разу не был посажен, как его сестра, талантливый психиатр, или расстрелян, как ее муж, член правительства. Впоследствии это странное по советским меркам обстоятельство породило различные спекуляции и весьма прозрачные намеки на то, что Лурия находился якобы в неких особых отношениях с советской властью. Например, что Сталин лично приказал ему и его учителю Выготскому изучить состояние умов крестьянства в среднеазиатских республиках, или что Вышинский поручил ему создать детектор лжи. Абсурдность подобных сплетен, распространяемых западными исследователями, мало что понимающими в наших реалиях (к чему, скажем, был нужен Вышинскому прибор, позволяющий узнать истину?), очевидна.

Это были парадоксы из сферы политики, к которой сам Лурия был абсолютно равнодушен. Другие относятся к его личности.

Прежде всего, он был чрезвычайно артистичен. Памятна его любовь к архитектуре, особенно к северным русским храмам, его глубокие познания в живописи, его страсть к фотографированию неброских объектов природы — шишек, капель росы, листков, козявок, следов на воде, его удивительное умение подражать манере говорить людей разных национальностей, сказки, которые он писал, его дневники, полные поистине поэтических страниц, стихи, им написанные, да и лекции, которые он читал. «В нем умер великий актер», — писала Мария Осиповна Кнебель, знаменитый режиссер и театральный критик и один из самых близких друзей Александра Романовича. Но, будучи сверх меры артистичным, Лурия был в не меньшей степени педантом. Его всегдашняя пунктуальность вызывала изумление. Он просто не мог забыть о чем- нибудь, поскольку никогда не откладывал свои дела даже на самый короткий срок. Всего два примера, оба из воспоминаний профессора Владимира Петровича Зинченко:

«На заседании Ученого совета, где я представил предварительный доклад по своей диссертации, он согласился быть моим официальным оппонентом. Несколько дней спустя он сказал мне: «Я написал отзыв на твою диссертацию. Когда, наконец, я ее увижу?» Думаю, что он написал этот отзыв сразу же после заседания совета».

«За месяц до кончины, в день своего 75-летия, Александр Романович демонстрировал мне, как он приготовился к смерти. Папки с неопубликованными работами стояли на нижних полках книжного шкафа. Он сказал шутливо, что осталась самая легкая часть работы: отнести папки в издательство».

Список оппозиций типа «Художник-Педант», составляющих существо личности Лурии, мог бы быть очень велик. К примеру, «Активист- Специалист». Кто не знает, что в науке можно быть либо организатором конференций и рабочих мест, добывателем ставок, грантов, контрактов и так далее, либо развивать ту или иную область знания. Лурия был и тем, и другим. Или же — «Экспериментатор-Теоретик». Есть ученые, способные сделать в своей лаборатории собственными руками все, что угодно, но от них скрыта конечная цель работы, ее перспективы и значение. Существуют другие, кому совершенно ясно, что должно быть сделано, чтобы двигаться дальше, но они не имеют никакого представления о том, как это осуществить. Лурия соединял в себе оба эти качества. Или — «Профессор- Студент». Ясно, что нельзя быть тем и другим одновременно, но это именно то, что случилось с Александром Романовичем, когда, будучи профессором психологии, он поступил на первый курс медицинского института, окончил его и защитил кандидатскую и докторскую диссертации и в этой области науки. Или — «Аналитик-Целитель». Пациент для него никогда не был объектом исследования вроде собаки или лягушки, он всегда как врач стремился облегчить его страдания. В то же время им написаны ставшие классикой аналитические исследования работы мозга, образцы обобщения, абстрагирования от частностей. Или — «Последователь-Ментор», «Строитель-Архитектор», «Новатор- Консерватор»...

А.Р.Лурия (справа) и его пациент Л. А. Засецкий

Каждая из этих пар качеств и свойств, казалось бы, несовместимых в одной личности, могла бы служить темой если не книги, то ее главы. По счастью, многие из тех, кто знал Александра Романовича, оставили свои воспоминания, или написали книги, статьи и письма, которые можно цитировать, чтобы сделать эти главы документально правдивыми.

Александр Романович и в обычной жизни, не только в науке, был, конечно, Бетховеном, предельно серьезно относящимся и к своему труду, и к окружающим его людям — воздушности, беззаботности и легкомыслия праздного гуляки Моцарта ему всегда хронически не хватало. Наверное, он и сам понимал это — его мечтой, неоднократно высказанной во время так любимых им прогулок вдоль канала рядом с его дачей в Свистухе, было «плыть на плоту». Что вкладывал он в эти слова? Постоянно корю себя, что не решился задать ему этот вопрос. Бездумно отдаваясь потоку, бездельно глядя на проплывающую мимо чужую жизнь, беззаботно не принимая собственных решений ни относительно себя самого, ни других? Если так, то ей не суждено было сбыться даже в самой малой степени и даже в самый последний миг. Его сердце разорвалось 14 августа 1977 года в академическом санатории «Узкое», когда, оставив на столе недописанную статью «Парадоксы памяти (нейропсихологический этюд)» он бросился к телефону звонить врачу — его безнадежно больной жене Лане Пименовне вдруг стало хуже.

Пронесшиеся с той поры годы многое смели на своем пути. Нет уже старой профессорской квартиры на улице Фрунзе с гигантским сделанным на заказ почтовым ящиком на входной двери, все равно не вмещавшим в себя ежедневную корреспонденцию, да и сама улица стала Знаменкой. И странно читать слова из письма Лурии его старинному другу Джерому Брунеру, отправленного сорок лет назад, 17 августа 1967 года из Иссык-Куля, где он заканчивал прерванный на сорок лет труд — книгу о своих экспедициях в Среднюю Азию: «Это не так далеко, как кажется — 4000 км полета от улицы Фрунзе в Москве до города Фрунзе, столицы Киргизской республики...» Во всем этом, как и в том, что ни города Фрунзе, ни Киргизской республики тоже больше нет, ни ученики, ни последователи Лурии, конечно, не виноваты. Но разве не странно, что ни одна из лабораторий и кафедр, где он столько лет и так плодотворно работал, не названа благодарными учениками его именем, хотя по сегодняшним временам, чтобы добиться этого, не требуется ни особого геройства, ни нечеловеческих усилий и упорства, ни даже чрезмерного административного дара.