Знание-сила, 2007 № 09 (963)

Такой сценарий описывает так называемая теория фильтра (другое название — трактовка образования как средства отбора). Согласно этой теории, задача системы образования — не столько дать учащимся знания и навыки, сколько проверять их способности, которые есть у них до и помимо обучения. Чем способнее человек, тем более высоких ступеней образования он достигает. Аттестат или диплом всего лишь удостоверяет его более высокую потенциальную производительность и становится пропуском на лучшие рабочие места.

Тогда развитие системы образования действительно становится иррациональным: если люди средних способностей поднимаются со ступени на ступень все выше, способные вынуждены подниматься еще выше, чтобы подтвердить свое преимущество и право на лучшие рабочие места. Такое поведение совершенно рационально с точки зрения отдельного человека — и совершенно иррационально с точки зрения общества в целом. Хуже того: система все чаще начинает давать сбои, выдавая за реальные фиктивные различия в способностях выпускников, и ее информативность падает настолько, что аттестаты и дипломы вообще перестают свидетельствовать о чем бы то ни было.

Не исключено, что российская система образования уже вплотную приблизилась к черте, за которой начинается безостановочная погоня за дипломами все более и более высокого уровня. Это чревато глубокими структурными дисбалансами на рынке труда. Нехватка работников с низкой образовательной подготовкой потребует либо резко увеличить им заработную плату, либо допустить на рынок огромное количество мигрантов, либо сделать и то, и другое вместе. С другой стороны, девальвация вузовских дипломов приведет к тому, что работники с высшим образованием во все больших масштабах переместятся на рабочие места, не требующие высокой квалификации, которые прежде занимали люди с более низким уровнем образования.

— Выходит, не всегда ум и образование способствуют богатству страны?

— Ум — всегда; образование — всегда; «дипломомания» — вряд ли. Тем более что мы вообще не говорили о результативности российского «человеческого капитала», то есть о производительности труда, которую он дает. А это — разговор особый.

Беседу вела И.П.

Ирина Прусс

Социально-экономические уклады, как известно из учебников, сменялись, исчерпав весь свой потенциал эффективности: рабский труд уступал в производительности труду свободных людей, индустриальное машинное производство оказывалось намного эффективнее труда ремесленников и рабочих старых мастерских, продукция интеллектуального труда становится выгоднее любой другой, сугубо материальной, изготовление которой и вытесняется из развитых стран в развивающиеся. Проиграв экономическое соревнование с миром капитализма, почил советский режим.

Эта обструганная до прямой линии логика развития вдохновляла многих свидетелей и участников российских экономических реформ конца прошлого века. Неэффективная социалистическая экономика должна была преобразиться в эффективную капиталистическую. Бывший советский народ, удивительно легко отказавшийся поначалу от этого гордого звания, ждал в награду немедленного и немыслимого подъема благосостояния. Не получив — очень сильно обиделся на реформаторов. Так и обижен до сих пор.

Резонно вспомнить о хваленом долготерпении россиян: такие серьезные повороты не происходят не то что в месяцы, но и в десятилетия. Но еще резоннее ответ: надо бы понять, чего именно ждать и как себя вести в этом ожидании — другими словами, от чего зависит исполнение заветного желания оказаться в цивилизованном и непременно богатом мире. Тогда и три года подождать можно, хотя 15 лет с лишком уже прошло.

Мы не испытываем острого недостатка в экономических концепциях, разоблачающих сделанные реформаторами ошибки и указывающих верный путь, на котором мы их быстренько исправим и двинем наконец к светлому будущему. Одна из них, например, указывая на экономические последствия жуткого зимнего холода и огромных пространств родины, говорит о том, что мы в принципе не можем быть конкурентоспособными на мировом рынке. Посему, считает автор, нам надо опять закрыть границы, выпасть из мировой экономики и на собственные деньги (те самые, деревянные, которые нигде и ни на что не обмениваются) налаживать собственное приусадебное хозяйство в масштабах отдельно взятой страны. Как ни странно, автор избегает указывать образцы, хотя такие еще есть, числом один, называется Северная Корея; впрочем, автора, умолчавшего об этом, можно понять. Итак, главное звено — уйти с мирового рынка и запереться на много замков.

На другое главное звено указывают многие очень уважаемые экономисты: плачевное состояние оборудования, изношенного выше всяких пределов, требует немедленного внимания, иначе нас ждет кризис посильнее пережитых. По сути, предлагается нечто вроде еще одной индустриализации всей страны: ужесточить политический режим, все основные производства национализировать, затянуть пояса и на новой, самой передовой основе восстанавливать обрабатывающую промышленность, чтобы не остаться ни с чем, когда упадут цены на нефть. Один из сторонников этой концепции ссылается на исторический опыт России: как это ни печально, пишет он, удались только зверским способом осуществленные экономические реформы Петра I и Сталина, а «мягкие», хотя бы относительно демократическим путем шедшие реформы Александра II и Ельцина— Гайдара в конце концов провалились.

Какие реформы удались, какие провалились — и сейчас не утихают споры: критерии не определены, способы подсчета потерь и приобретений никак нельзя назвать общепринятыми и углубляться в эти зыбкие материи мне бы не хотелось. Что же касается приоритета обрабатывающей промышленности над сферой услуг, например, и уж тем более над сферой услуг информационных, этот тезис, кажется, сильно устарел; страны, на которые мы равнялись, еще почитая себя великой державой, от такой промышленности всячески избавляются и переходят — уже перешли — к постиндустриальной экономике. Предлагать нам сегодня совершенствоваться в индустриализме — значит, заведомо обрекать нас на жизнь в предыдущем этапе.