Знание - сила, 2007 № 04 (958)

счастьем одарен...

Ты скачешь и поешь, свободен,

беззаботен;

Что видишь, все твое; везде

в своем дому;

Не просишь ни о чем, не должен

никому.

Какая-то необычайная для Ломоносова усталость чувствовалась в этих строчках, но с какой пленительной легкостью выражена в них философия жизни! Шувалов получил их на свое тридцатитрехлетие, а напечатать решился только через год.

И теперь, в 1761 году, празднуя очередной день рождения, фаворит с нескрываемым удовольствием принял из рук академика Ломоносова привычный и желанный подарок — рукопись. Скрученная трубочкой, перетянутая золотой тесьмой, хрустящая... Иван Иванович тут же развернул.

Однако на этот раз вместо удовольствия лицо Шувалова как-то странно вытянулось; он хмурился, пока читал, потом быстро скрутил рукопись, кивнул Ломоносову и, взяв его под руку, отвел за колонну.

«...И придержа академика Ломоносова за стеклянную пуговицу камзола его, сделал тому выговор, вроде как — «ты, Михайло Васильич, в своем ли уме, чтоб я такие записки государыне подавал...» «Неужто не прав, неужто же не прав я?!» — горячился Ломоносов. «А хоша бы и прав, да куда я с ней сунусь, сам рассуди?!.» ... Так они препирались на глазах у нас, гостей, не сведущих».

Вот такое свидетельство оставил в своем письме от 27 августа 1768 года друг Шувалова, граф Иван Чернышев.

Но Чернышев видел только начало. По поводу этого «подарка» Шувалов с Ломоносовым станут объясняться еще долго. Все четыре года, до самой смерти своей, Михаил Васильевич так и не будет уверен, что подаренная им Шувалову рукопись увидит свет.

Однако едва ли мог он себе даже вообразить, что и через пятьдесят, сто, двести, двести пятьдесят лет, в бесконечно далеком от него 21 веке его рукопись будет все также замалчиваться, забалтываться, искажаться, авторство ее будет приписываться другому и еще бог знает что — лишь бы подольше скрывать от народа ее содержание, наотмашь бьющее по властям, как и два с половиной века назад, так и в наши дни!

Попробуйте найти во всеядном Интернете или в популярных изданиях этот текст, который называется «О сохранении и размножении российского народа»! Автор Ломоносов М.В. Бог в помощь!

Помимо того, что в своем трактате Ломоносов, по сути, выступая как великий политический деятель, говорит кратко и ясно о вещах вопиющих, элементарных, но до которых мало у какой власти доходят руки — важен и сам прецедент появления такой работы! Ведь что такое Россия в привычном понимании этого слова?! Просторы, просторы... Земля без счета, горизонт без края. А что такое русский народ? Опять же — нечто бессчетное: сколько ни бей его, все не убывает. Ломоносов точно предвидел, что настанет такое время, когда и бесконечный этот народ подойдет к своему пределу. Предвидел и боялся, хотел предостеречь.

Трактат Ломоносова был написан двести сорок шесть лет назад. Ничто в нем не устарело.

«...полагаю самым главным делом: сохранение и размножение российского народа, в чем состоит величество, могущество и богатство всего государства, а не в обширности, тщетной без обитателей».

Кому, когда из наших воинственных правителей была симпатична подобная мысль?!

«Но много есть человекоубийства и еще самоубийства, народ умаляющего, коего непосредственно указами, без исправления или совершенного истребления некоторых обычаев... истребить невозможно».

Кто из наших торопливых правителей, столь плодовитых на новые конституции, кодексы, указы, поправки и постановления, по-настоящему озаботился такой работой?!

Что же касается непосредственно «плодородия родящих», то начинает Ломоносов свое рассуждение. с любви. Да, да, с нее самой, ибо:

«...где любви нет, ненадежно и плодородие. Несогласия, споры и драки вредят плоду зачатому и нередко бывают причиною безвременному и незрелому рождению... Жениха бы и невесту не тогда только для виду спрашивали, когда они уже приведены в церковь к венчанию, а несколько прежде».

Впрочем, дальше Михаил Васильевич обнаруживает и ту прагматичность, которая немало напугала Шувалова, понимавшего, в какой ханжеский век они живут. Например, он требует «устранить браки между лицами несоответствующих лет», отменить «насильное» супружество (брак по принуждению. — Авт.), отменить закон, запрещающий жениться более трех раз, запретить мирянам принятие монашества до 45 — 50 лет.

То же и в вопросе о «сохранении рожденных»: с одной стороны бороться с болезнями новорожденных, организовывать надлежащую медицинскую помощь, учредить «богадельные дома для невозбранного приема зазорных (внебрачных. — Авт.) детей.» А с другой — снова — нарушение прав личности, например — бороться с невоздержанностью русского народа. Это по поводу пьянства.

Ломоносов и церковь не побоялся задеть. Он предлагает не только отменить вредный обычай крестить младенцев «в воде самой холодной, иногда и со льдом», но и доказывает необходимость перенести Великий пост, который приходится на самое нездоровое время года, и учесть жестокую природу севера.

«Я к вам обращаюсь, великие учители и расположители постов и праздников.., что вы в то время о нас думали, когда святой Великий пост поставили в сие время? .Вы скажете: «Располагая посты и праздники, жили мы в Греции и в Земле обетованной; святую четыредесятницу тогда содержать установили, когда у нас полным сиянием вешнего солнца земное богатое недро отверзается, произращает здоровыми соками наполненную молодую зелень, . поспевают ранние плоды в пищу, .в лекарство служащие...»

Представляю себе, с каким выражением лица читал это Шувалов. Мало он, что ли, из-за этого «неудобоносимого профессора», этого насмешника превеликого с Великим Синодом цапался, так еще и такое!

Однако же — и это исторический факт — Шувалов все-таки показал трактат «О сохранении и размножении российского народа» сначала канцлеру Михаилу Воронцову, а потом и самой императрице Елизавете.

Воронцову он даже прочел текст сам. Выслушав, канцлер сказал:

— Мой тебе совет, Иван Иванович, хотя и писано сие языком отменным и все писанное, по разумению моему, правда, спрячь-ка ты его от греха подалее и государыне не показывай.

Сам Шувалов позже вспоминал, что после визита к канцлеру подумал: не показать ли ломоносовское писание еще и Петру Шувалову, своему родственнику, человеку деятельному, прагматику и реалисту, фактическому министру внутренних дел при дворе Елизаветы Петровны.

«Хотя бы некоторые меры на пользу отечеству из оного трактата взять, — рассуждал Шувалов. — Ведь и Петр Иванович не раз об «убыли населения» весьма сокрушался».