Знание - сила, 2007 № 04 (958)

«Переставая говорить о потере российского народа болезнями, несчастиями и убивствами, должно упомянуть о живых покойниках. С пограничных мест уходят люди в чужие государства ...и тем лишается подданных российская корона (...). Побеги бывают более от отягощений крестьянам и от солдатских наборов...» — пишет Ломоносов.

А Петр Шувалов, хоть и «сокрушался», да вопрос решил по-своему. Он под «убылью» понимал беглых, которых особенно много стало в конце царствования Елизаветы. И чтобы этот поток остановить, распорядился выставить на границах форпосты. По поводу этих «форпостов» Ломоносов не раз уж прохаживался острым словцом — вот, мол, его сиятельство, «государственный муж превеликих достоинств, граф Шувалов от наводнения зонтик наставил».

«Силой народа не удержишь, — говорил Ломоносов. — Причину убыли за границу населения российского искать надобно в непосильной для него тяготе».

В общем, никому больше не стал показывать трактат Иван Иванович, а, улучив момент, подсунул-таки его под светлые очи Елизаветы Петровны. Иными словами, документ был- таки «представлен», этому есть доказательство: в государственных документах сохранилась запись.

Правда — «представлен» отнюдь не означает «прочтен».

Сцена могла выглядеть, например, так.

Елизавета Петровна, одетая в светлое утреннее платье, непричесанная, но тщательно набеленная и нарумяненная, приняла его в туалетной комнате, у зеркала, изображая, будто только сюда присела. Елизавета болела; она сильно изменилась, постарела, но не желала с этим мириться и всеми способами пыталась доказать окружающим, и прежде всех — своему любимому, блещущему молодостью и красотой Шувалову, что она и сама по- прежнему свежа и молода.

Шувалов вошел, поклонившись, как обычно, поцеловал в шею. Оба встретились глазами в зеркале: в нем Елизавета была все еще хороша. Шувалов сказал комплимент. Но Елизавета чуть нахмурилась. Она заметила в его руке какой-то документ: теперь он все чаще стал приходить по утрам с разными государственными бумагами, прошениями и прочее. Прежде, бывало, пока ее причесывали, он всякие новости ей пересказывал, смешил ее. А теперь все больше серьезное торопится доложить, будто не успеть опасается. Но, любуясь на себя в зеркало, Елизавета Петровна все же кротко поинтересовалась — что у него на сей раз. Шувалов отвечал — трактат академика Ломоносова о сохранении российского народа, весьма дельный.

«Ломоносов — прожектер известный, — усмехнулась Елизавета. — Ежели дельный, так в дело и отдай — Петру Ивановичу; он лучше нас с тобой разберет. А ежели и сам сомнения имеешь, так запрячь его подалее, от греха. А то я этого Ломоносова знаю!»

Похоже, что так Шувалов и поступил. Во всяком случае, ломоносовская записка до 1777 года среди государственных документов не значится. И только вернувшись из многолетнего путешествия по Европе, Шувалов передал ее новой императрице — Екатерине Второй. Он об этом говорит сам в письме своей сестре Прасковье Ивановне Голицыной, от 26.6. 1777 года:

«При возведении моем в должность (обер-камергера. — Авт.) имел я случай передать часть того архива государыне.., помятуя, сколь много Ея Величество трактатами академика Ломоносова интересовалась.., к коим и список мой с записки о «Сохранении и размножении российского народа» приложил».

Ломоносова тогда уже не было в живых.

Прочла ли трактат Екатерина? Неизвестно. Свидетельств нет ни за, ни против. Екатерина была сильно раздражена на покойного академика за ту дерзкую критику, которую он навел на «Историю Петра Первого», написанную Вольтером. Хотя, вполне вероятно, что она все же прочла несколько последних трактатов самого Ломоносова: все знать было в ее характере. Работ такого рода, кстати, имелось несколько: «Об истреблении праздности», «Об исправлении земледелия», «Об лучших пользах купечества», «О лучшей государственной экономии» и др. К сожалению, часть из них дошла до нас лишь в отрывках, черновых бумагах, в случайных упоминаниях современников.

Павел трактат читал. Никита Панин (сын Петра Панина) вспоминал, что государь пожелал оставить своему наследнику два, как бы сейчас сказали, скандальных документа — трактат «О сохранении и размножении российского народа» Ломоносова, как пример опаснейшей инициативы и «Пытошное дело» Артемия Волынского в качестве назидания о «пустом заговоре», составленном из пьяной болтовни недовольных вельмож. (Его, на мой взгляд, Павел Петрович сильно недооценил, но это другая история.)

Так что оба документа наши последующие правители читали, можно сказать, по сложившейся традиции. И по той же «традиции» каждый засовывал их подальше, в качестве архивной древности.

А самого Ломоносова разве не пытались списать, как архаический персонаж?! Да кишка тонка!

Историк Андрей Зубов знает, что «граф Алексей Андреевич [Аракчеев] создал в своих владениях оазис благоустройства, благополучия и хозяйственного процветания, крайне редкий в России... В селах были созданы школы, больницы, дома инвалидов, позднее Мирской банк. Четкие регламенты предполагали наделение всех дворов скотиной и имуществом. Граф требовал от крестьян исключительной чистоты и порядка в ведении хозяйства, в жизненном обиходе, в обращении с детьми. В необходимых случаях он не жалел своих личных средств, но всегда требовательно проверял их расходование и за растраты, пьянство, разврат наказывал строго. Знание молитв, посещение церковных служб, чтение Писания для грамотных были обязательными условиями графского благоволения. Если, например, желающий вступить в брак юноша не знал положенных молитв и основы катехизиса (а экзаменатором был сам Аракчеев), его брак откладывался на год. Инструкция из 36 пунктов давалась молодым матерям по уходу за грудными детьми, особые правила были введены для содержания скота, кошек и собак. Чисто выметенные улицы, красивые, добротные дома под крашенными суриком железными крышами, хорошо одетые, здоровые и сытые крестьяне, прекрасно обработанные свои и господские поля были лучшей визитной карточкой аракчеевских деревень».

Андрей Зубов.

Размышления над причинами революции в России. Царствование Александра Благословенного.

«Новый мир», 2006, № 7, стр. 132.

Демоскоп знает больше. Нам кажется, что устремленная в прошлое мысль историка подсказывает нам те же политические решения, что и устремленная в будущее мысль футуролога, о которой мы уже рассказывали. Теперь мы знаем не только, КАК НАДО, но и КАК НАДО БЫЛО. Как тут не испытать чувства гордости за нашу науку?!