Знание - сила, 2007 № 04 (958)

Хорошо известно, что враг рода человеческого, прибывая в Россию, всегда принимает форму либерала. Либерала хлебом не корми, но дай ему поговорить о праве человека на свою частную жизнь, о суверенитете семьи, о незаконности вмешательства в нее помещика или партийной организации. Но, как писал поэт, «что нужно Лондону, то рано для Москвы». Рано было в начале XIX века, тем более рано в начале XXI. Тогда это, по крайней мере, понимали, во всяком случае, такие редкие люди, как граф Алексей Андреевич Аракчеев. «Последствия жестоких несправедливостей и насилий восемнадцатого века были в России столь значительны, что и воспитательные меры требовались, по всей видимости, чрезвычайные, с элементами принуждения, какие применяются в отношении детей», — разъясняет нам его позицию Андрей Зубов. Мы знаем, что и нынешнее ее население — хоть и не крестьяне в основном, но те же «инфантилы», из-за которых «государство исчезает напрочь». Поэтому Андрею Борисовичу Зубову следовало бы четче указать на практические уроки, которые должны извлечь из исторического опыта обращения власти со своими инфантильными народами сегодняшние государственные люди.

Дж.Доу. «А.А. Аракчеев». 1824 г.

«Благополучная жизнь, — повествует историк, — вводилась графом не без сопротивления крестьян, которым многое не нравилось: и запрет на употребление алкоголя при домашних торжествах, и недопущение малейшей грязи и захламленности на улицах, в домах и усадьбах, и принудительное обучение детей, достигших 12 лет, счету, чтению и письму, и обязательные прививки оспы, и клеймение скота, и надзор за его состоянием, и требования церковной дисциплины, и строжайшие наказания за разврат и нарушение супружеской верности».

Ну, мало ли что им не нравилось! А нам с Алексеем Андреевичем и с Андреем Борисовичем не нравятся разврат и нарушение супружеской верности, нам не нравится пьянство! Кто, в конце концов, дети — они или мы? Даже и сравнивать нельзя.

Посмотрите, например, на Александра Андреевича Аракчеева. «Верующий и благочестивый с молодых лет православный христианин, одаренный блестящими организаторскими способностями и административным талантом и, что, наверное, самое главное, трудившийся не ради корысти и славы, а... следуя своему нравственному долгу». «Преданный без лести» — еще Пушкин писал. «Такой сотрудник был бесконечно нужен императору. Александр, Аракчеев и князь А.Н. Голицын втроем составили тот мощный рычаг, который чуть было не развернул Россию с пути к национальной катастрофе, намеченного деяниями «великих» монархов XVIII века — Петра и Екатерины», — говорит А. Зубов, недолюбливающий ни первого, ни вторую. Ладно, будем и мы их недолюбливать, будем любить Аракчеева, который чуть было не развернул... А почему не развернул? А потому, что примкнул к «заговору священноначалия Русской церкви против Голицына», к коему он ревновал царя, не желая ни с кем делить свою преданность без лести. Так что его «банальная зависть к чужой власти и славе» основательно поспособствовала тому, что «были уничтожены первые после Раскола прочные основания духовного возрождения и просвещения России». И это все пишет Андрей Зубов? Он что, Пушкина начитался? «Полон злобы, полон мести, без ума, без чувств, без чести.» Хотя — это снова Зубов — ведь и «император прекрасно знал слабости и недостатки своего гатчинского друга — малокультурность, обидчивость, завистливость, ревность к царской милости, но все это перевешивалось в глазах царя его достоинствами».

В глазах царя перевешивалось, а мы будем спорить? Да ни в коем случае! Будем продолжать считать Аракчеева святым, прямо-таки созданным для того, чтобы отдать ему на перевоспитание весь русский народ. Но тут нам поперек дороги становится сам Андрей Борисович.

Дело в том, что выпавший из триумвирата князь Голицын возглавлял объединенное Министерство духовных дел и народного просвещения. А. Зубов честно, хотя и без сочувствия пишет о том, что создание этого министерства, которое «недоброжелательный Карамзин называл ’’министерством затмения”» не встретило большого одобрения в обществе, в том числе и в церковной среде. Но мы, конечно, на стороне Андрея Борисовича. Если в чем-то есть какой-то непорядок, нужно немедленно создавать соответствующее министерство или там наркомат, ну что-нибудь в этом роде. Тем более, в данном случае «министерство князя Голицына очень напоминало ведомство военных поселений графа Аракчеева. В обоих случаях Император через близких и беспредельно верных ему людей создавал механизм для выправления катастрофических последствий правления своих предшественников».

Министерство просуществовало семь лет и, как полагает А. Зубов, «воистину совершило духовную революцию». Революция заключалась в том, что были изданы «сотни тысяч русских переводов Священного Писания, бесчисленное количество назидательных брошюр, катехизисы» и т. д. После семи лет революционной бурной деятельности министерство было ликвидировано, как мы уже знаем, не без помощи графа Аракчеева. А «без духовного просвещения, — говорит нам А. Зубов, — и военные поселения действительно превращались в фаланстер, в «колхоз», да и вряд ли могли существовать вообще».

Слова «фаланстер» и «колхоз» давно уже вертятся на языке у Демоскопа, но он не осмеливался их произносить. А тут, нате, пожалуйста! И оказывается, что и у других вертелись. «С.Г. Пушкарев назвал военные поселения «аракчеевскими колхозами», Г. Вернадский определил систему военных поселений как «эксперимент военного коммунизма». В устах двух виднейших историков русской эмиграции такие эпитеты иначе как язвительной хулой не назовешь», — сообщает А. Зубов. Уж не стояли ли граф Аракчеев — и даже, страшно сказать, сам монарх, Александр Благословенный — у истоков «большевицкого антитезиса русской истории»? Мы, конечно, понимаем, что в доме Аракчеева не говорят о Салтыкове-Щедрине, но были, были подозрения у Михаила Евграфовича. Вы уж простите, но мы процитируем.

Военное поселение

«В то время еще ничего не было достоверно известно ни о коммунистах, ни о социалистах, ни о так называемых нивелляторах вообще. Тем не менее нивелляторство существовало, и притом в самых обширных размерах... Такова была простота нравов того времени, что мы, свидетели эпохи позднейшей, с трудом можем перенестись даже воображением в те недавние времена, когда каждый эскадронный командир, не называя себя коммунистом, вменял себе, однакож, за честь и обязанность быть оным от верхнего конца до нижнего. Угрюм- Бурчеев принадлежал к числу самых фанатических нивелляторов этой школы. Предполагал ли он при этом сделаться благодетелем человечества? — утвердительно отвечать на этот вопрос трудно. Лишь в позднейшие времена (почти на наших глазах) мысль о сочетании идеи прямолинейности с идеей всеобщего осчастливления была возведена в довольно сложную и не изъятую идеологических ухищрений административную теорию».