Знание - сила, 2007 № 03 (957)

В сочетании с другим афоризмом мудрейшего из пророков — «Веселись, юноша, в дни юности твоей, покуда не пришли годы, о которых скажешь: нет мне радости в них» — это, логически рассуждая, вроде бы призывает юношу заниматься чем угодно, только не подготовкой к экзаменам. Ибо одно из двух: либо радуйся и не занимайся преумножением скорби, либо скорби, готовясь к очередной сессии, но не то и другое. Хоть тысячу лет думай над сочетанием двух изречений, не поймешь, как совместить преумножение знаний с радостью бытия. За истекшие три с лишним тысячи лет интерпретаторы и последователи царя мудрецов об этом не очень задумывались. А зря.

В наш век не останавливающегося ни на секунду прогресса вольнодумец, славящий незнание, рискует оказаться один-одинешенек. Можно предлагать многоженство, однополые браки, но призывать к незнанию нельзя. Тем кощунственнее — и вместе с тем революционнее и дерзновеннее — будет звучать мой тихий призыв.

Что же такого крамольного я собираюсь сказать?

Знание — далеко не всегда сила. Точнее, почти никогда. Гораздо чаще оно — слабость. И чем дальше, тем больше.

Но прежде всего я не хотел бы, чтобы меня неправильно поняли.

Я не призываю школьников получать двойки, не знать, кто автор романа Шолохова «Тихий Дон», а в ответ на просьбу учителя выучить наконец, чему равен синус тридцати градусов, громогласно оповестить, потрясая этой статьей, что его права гражданина и человека ущемлены. Я не восклицаю: «Любите ли вы незнание, как люблю его я?!» Напротив, я хотел бы, чтобы, уяснив для себя силу незнания, племя младое стало учиться еще напористее и эффективнее. Констатация факта, что незнание — сила, может быть, даже более страшная, чем красота, — это не призыв к невежеству. Невежество — не незнание, а сопротивление знаниям, как таковым. И уж никак право на незнание не может служить оправданием антизнания, антинауки, лженауки и псевдонауки. О чем же речь в таком случае?

Когда человек испытывает жгучую жажду, скажем в пустыне, он думает лишь о том, чтобы напиться. Вся его активность направлена на то, чтобы найти пруд, колодец, лужу... Но едва он утолит жажду, появятся другие потребности. Он может подумать о консистенции напитка, который ему послал Бог. Мало-помалу он снова начнет отличать лимонад от нарзана и медовуху от виски с содовой. Он может вообще не думать о питии и найти себе другие предметы внимания. Однако если же тот самый человек окажется посреди наводнения, если вода затопила его дом и вот-вот покроет его с головой, проблема жажды вообще перестает быть проблемой. Пей сколько хочешь! Но ни моря, ни вышедшей из берегов речки не выпьешь. Нужно принимать совершенно иные меры, чтобы избавиться от половодья.

Вот так и знания. Лорд Бэкон изрек свой афоризм в совершенно иных условиях. Тогда написание каждой книги, как и ее переписка, требовало гигантских усилий. Каждую книгу достойно переплетали, понимая, что это непреходящая ценность. Каждую издавали на особой бумаге. Снимая манускрипт с полки, читатель уже испытывал к нему уважение независимо от того, что скрыто под переплетом. А сверх того и уважение к труду и искусству тех, кем она создана. И правильно делал. Для априорного уважения к письменной информации были серьезные основания.

Не то теперь, когда каждый может настрочить пару-тройку килобайт, лениво шевеля пальцами по клавиатуре, одним движением мизинца перевести свой опус в каллиграфический шрифт, присовокупить пару-тройку фоток, стянутых из Интернета, а потом всю эту высокотехнологичную и прекрасно оформленную галиматью движением другого мизинца послать сотне тысяч человек. Когда, обращаясь по телевидению к сотне миллионов, можно при этом нести любую чушь. И в газетах можно публиковать что угодно — от прославления Гитлера до опровержения второго начала термодинамики.

Нынче у нас условия совсем не те, в каких пришлось милордствовать сэру Френсису. Их можно назвать информационным половодьем. А афоризмы, как и законы природы, не абсолютны. Даже законы Ньютона и теория относительности Эйнштейна, даже высказывания Соломона Мудрого. Они верны лишь до тех пор, пока применимы к среде, в которой они справедливы.

Были времена, когда всякие знания следовало глотать жадно, как воду в пустыне. Сегодня так называемых знаний столь много и они так назойливы, что от них впору отмахиваться, как от комаров в тайге. Какой информации надо избегать, а какой — жадно внимать? А если внимать, то до какой степени детализации и углубления? Какое незнание предпочтительнее знания? Где надо копать ту или иную делянку науки и на какой глубине остановиться, чтобы перейти на новое место? Вот чему должны учить в школах и институтах наряду с получением знаний, как таковых. Разве не очевидно?

В конце ХХ века мы незаметно пришли к ситуации, когда широта знаний в одном человеке стала казаться невозможной, а эрудиция становится чуть ли не синонимом поверхностности. Специалист, по доминирующему убеждению, должен быть только узким. Это крайне опасная тенденция.

Михаил Шварцман. «Структура четвертая»

У образованного человека должно быть достаточно полное и адекватное понимание окружающего мира. В этой идеальной картине знания, добытые личным опытом, образуют ближайший ландшафт. Он плавно переходит в холмы окружающего культурного мира, а те в свою очередь — в далекие, но ясно различимые хребты отдаленных разделов науки и культуры, замыкающиеся общим для всех образованных людей горизонтом знаний. Сегодня общий горизонт потерян, и многие фрагменты этой картины заполняются мифологическим туманом.

Сейчас человеческий ум находится под воздействием чрезвычайно агрессивной и несбалансированной информации. В результате для каждого из нас главным становятся отбор и фильтрация информации вместо ее восприятия. Искусство фильтровать информацию стало, как минимум, столь же важным, как познание и созидание. Эта реальность, кардинально отличающаяся от таковой сто или пятьсот лет назад, вынуждает специалистов прятаться в зонах своих индивидуальных экспертиз, что замыкает людей внутри профессиональных групп с их узкими интересами. Искусственно затрудненный, намеренно жесткий контакт с миром внешним для замкнутых групп порождает цивилизацию, раздробленную на ниши сектантских идеологий.

Этот путь меняет характер цивилизации. Она теряет логику развития. Происходит хаотическая смена доминирующих групп, имеющих диаметрально противоположное видение мира. Создание достаточно универсального базиса знаний, культурных и этических ценностей позволит противостоять сектантским тенденциям. В идеале это приведет к созданию общества, в котором позитивная деятельность отдельных групп в принципе может быть оценена остальными, а контакты между отдельными группами взаимно обогащают их и лишены конфронтации.