Знание-сила, 2006 № 06 (948)

А можно было бы накормить всех голодных...

Хоть и не скоро у нас каждый крестьянин начнет каждые три года менять автомобиль, но мы, видимо, придем к этому. И ВВП у нас вот-вот удвоится, потом учетверится. За счет чего, спрашивается? И что мы будем дальше делать? Мы включимся в эту гонку, будем воевать с американцами в Ираке? Захватывать Саудовскую Аравию? Мы этого вообще хотим или нет? Подобные размышления уводит нас совсем в другую область.

Жизнь многих людей, в результате действия на них среды, заточенной под экономику потребления, сводится к погоне за новыми товарами. И между собой они говорят о том же: "А вот я видел... А вот я слышал... А вот я купил! Клево, правда?"

Много лет идут разговоры о международной экспедиции на Марс. Подсчитано, сколько нужно для этого ресурсов—самых разных. Нынешний уровень технологий позволяет все это сделать. Почему мы до сих пор не полетели, спрашивается? Потому что съели все!

Можно было бы сделать кое-что очевидно полезное, ну, например, обучить народы Экваториальной Африки новым аграрным технологиям, как это было сделано в Индии в 60-70-е годы. Тогда Норман Борлауг (кто помнит теперь это имя?) вывел специальные сорта пшеницы, которые, во-первых, были приспособлены к тамошним климатическим условиям, во-вторых, давали урожай в четыре-пять раз больший, чем традиционные. Их внедрили, что было не просто сделать (попробуй убедить крестьянина, что его деды и прадеды делали что-то не так), это даже назвали "зеленой революцией" — и Индия перестала быть вечно голодающей страной. И с тех пор вот уже тридцать лет Индия таковой не является. Это можно было бы давно сделать в других бедствующих районах, но нет — мы везем гуманитарную помощь. Почему? Потому что гуманитарная помощь — это ведь тоже товар, он произведен так же, как другие товары, но в странах-производителях он не востребован, там он никому не нужен. Его везут в Экваториальную Африку. А ведь, вложив куда меньше денег, чем мы тратим на доставку гуманитарной помощи, мы могли бы, сделать тамошних людей сначала самообеспечивающимися, а потом и потребителями — нормальными потребителями, а не потребителями гуманитарной помощи.

Тип потребления, основанный на искусственно формируемых потребностях (будем условно называть его "экстенсивной моделью потребления") состоит в том, чтобы к прежним потребностям без конца добавлять новые.

Есть другая модель потребления; назовем ее "консервативной": в основном употребляются товары, которые удовлетворяют базовые потребности, и употребляются они до тех пор, пока способны их удовлетворять, то есть до физического износа. В современном мире эта модель все еще достаточно широко представлена.

Большая часть исламского мира не стала рынком для западной экономики, и не только потому, что там нет платежеспособного спроса. Например, Иран — довольно развитую в экономическом отношении страну — не удается втянуть в орбиту экономики экстенсивного потребления, хотя и там рынок изменил свою структуру. Там появилось много образованных людей, много людей, применяющих в своей профессиональной деятельности высокие технологии. На потребительском рынке удельный вес всякой компьютерной техники довольно высокий — он сопоставим с российским, может быть, даже чуть выше, чем в России. То есть товары, реально новые по своим потребительским свойствам, потребность в которых объективно сформирована, сразу принимаются рынком, а вот мода — нет. Европейская мода точно — нет. Ну, а своя мода очень консервативна, она больше похожа на ту, которая была в конце XVIII — начале XIX века в Европе. Рынок закрывается от экономики потребления за счет своих собственных внутренних закономерностей, сложившихся традиций потребления.

Не следует думать, однако, что в странах западного мира нет предпосылок для распространения "консервативной" модели потребления. В конце XIX века Уильям Моррис (один из основателей Братства Прерафаэлитов, первый теоретик и идеолог прикладного искусства) проповедовал мысль, что место искусства — в повседневной жизни. Каждая вещь, при всей ее утилитарности, должна быть шедевром, украшающим и наполняющим духовно вашу жизнь. Захотите ли вы выбросить шедевр, если он вышел из моды? Конечно, для моды и экономики потребления такой взгляд разрушителен, поэтому идеи Морриса окрестили "утопическими". Не пришло ли время вспомнить о них? И не в такой ли перемене отношения к жизни должна состоять суть "постиндустриального" общества?

Несколько месяцев назад мне довелось разговаривать с несколькими серьезными европейскими экономистами на эту тему. "Да, мы, конечно, согласны с тобой! Это действительно вредно, и надо с этим кончать. Но ты представляешь (речь шла, в основном, о Германии и Франции), у нас сегодня безработица выросла аж до 15 %, и уже все зашаталось. А переход к консервативной модели потребления означает снижение производства, а значит и занятости. Это же вызовет социальный взрыв! Это у нас все правительства слетят! Будет непредсказуемая политическая ситуация!" А надо сказать, их безработные вовсе не бедствуют, социальные программы большинства европейских стран нацелены на то, чтобы даже они оставались полноценными потребителями.

Я говорю: "Подождите, но ведь надо же правильно организовать переходный период, заблаговременно менять структуру занятости. Я даже знаю, как это сделать". Конечно, не мгновенно, такой переход потребовал бы несколько десятилетий. Но специалисты считают, что никогда не удастся объяснить людям, родившимся и выросшим в экономике потребления, что надо что-то делать с самими собой.

Экономика потребления и созданное в ее интересах информационное пространство отучают людей думать. А для того чтобы понять, что следует серьезно изменить собственную жизнь, думать надо! Вот это и есть главная причина того, что уже и специалисты предпочитают не углубляться в подобные размышления: им кажется, что ничего уже сделать нельзя.

Э. Гороховский, 2003

Раньше мы строили социализм в одной отдельно взятой стране. И создали собственную "модель потребления", которая и погубила Советский Союз.