Знание-сила, 2006 № 06 (948)

"Идея человечества (идея единственного единства), — писал Гефтер, — которая веками вдохновляла людей.., будет похоронена. Идея человечества станет навещать наши сны, а вместо нее днем — явь аритмии повседневных существований, где человек только и способен быть сувереном самого себя".

Готовых ответов на гамлетовский вопрос нет. История — это путь личности, пересоздание себя самого. Это мир людей, совершающих усилие второго рождения.

Так и Россия определяет себя только в лице конкретных людей, становящихся субъектами исторического действия и авторами исторических событий.

Ольга Балла

"Русская Одиссея" Джеймса Джойса. — К: Рудомино, 2005

Это — книга о той стороне жизни великого ирландца, которая, по большому счету, осталась неизвестной ему самому: обзор (неизбежно беглый) тех внутренних движений, очарований, разочарований, преувеличений, скандалов, обид, надежд, которые вызвали в русских умах его тексты. Причем как более или менее прочитанные — рассказы, стихи, пьесы, письма, "Портрет художника в юности", "Улисс", — так и известные в основном понаслышке — "Поминки по Финнегану". Прежде всего, конечно, "Улисс". Вот и книга под стать "Улиссу", в каком- то смысле в том же жанре: "фрагменты, эпизоды, мозаика фактов, деталей и судеб". И тем не менее, точно как "Улисс", русская судьба Джойса — "история сквозная и единая", цельная. С многообещавшей завязкой, драматической, если не сказать трагической, кульминацией и... а была ли развязка?

Завязка действительно обещала многое: фрагменты эпизодов "Улисса" появились на русском уже в 1925 году, и масштаб автора был оценен сразу же. Без преувеличения, вся вторая половина русских литературных двадцатых годов и первая половина тридцатых прошла под знаком взбудораженности Джойсом. Причем по обе стороны границы — и в Советской России, и в эмиграции.

Кульминация грянула вскоре. В разделе "Размышления о Джойсе" просто бросается в глаза: наибольшее число приведенных там высказываний о нем приходится на тридцатые, в основном — на первую половину. Высказываний неизменно пристрастных, до огрубления, иной раз до того, что сегодня выглядит дикостью. Не только партийные боссы вроде Вс. Вишневского не усматривали в "Улиссе" ничего, кроме свидетельства "ужасающей пустоты и бесперспективности жизни" на капиталистическом Западе, "обвинительного акта Европе" (это еще в лучшем случае). Нет, даже умный, сложный Юрий Олеша поражает неожиданно плоским суждением: "Все плохо на земле, — говорит Джойс. И поэтому вся его гениальность для меня не нужна". И простодушно признается: "В чем смысл Джойса — я сказать не могу". И даже тончайший Андрей Платонов, не дрогнув, произносит: "Джеймс Джойс в романе "Улисс" пытался доказать, что, строго говоря, человека вообще не существует, поэтому вся проблема о жизни или гибели человеческого рода не имеет смысла и содержания". А дальше... Дальше — тишина. На десятилетия.

Русской жизни Джеймса Джойса в XX веке волею исторических судеб пришлось стать прежде всего советской. Да, составители книги включили в нее материалы о восприятии его творчества и личности русской эмиграцией, прежде всего "первой волны": Б. Поплавский, Ю. Фельзен, Г. Струве, В. Набоков... Эти люди могли читать Джойса в подлиннике и равнодушными к нему — при всем резком различии в оценках — не остались. Более того, Борису Поплавскому (страстному поклоннику Джойса) принадлежит одно из самых глубоких восприятий "Улисса" — в этой книге просто самое глубокое. Но эмигрантам, какими бы ни были они чуткими, образованными, глубокими — не суждено было образовать мейнстрима. Мейнстрим, как бы к нему ни относиться, был все-таки здесь. И советская жизнь Джойса осталась, по существу, не прожитой.

Подобно многому другому, она была пресечена насильственно. Полный перевод "Улисса", сделанный в тридцатых, не попал в руки здешнему читателю, когда его прочтение было действительно актуальным: когда весь европейский культурный материал еще плавился под мощным воздействием джойсовой поэтики. Текст начал печататься в "Интернациональной литературе" и едва дошел до середины, когда переводчик, Игорь Романович, был арестован и сгинул в сталинских лагерях. С тех пор, пишет Е. Гениева, "все литературные танцы вокруг Джойса закончились" — и "на всей судьбе "русского" Джойса и на страницах его русских переводов отчетливо бликуют кровавые тени".

Полный русский "Улисс" — в переводе В.А. Хинкиса и С.С. Хоружего — появился в "Иностранке" только в 1989-м. В книгу, среди прочего, включено и "слово к читателю", которым напутствовал "Улисса" патриарх тогдашней отечественной гуманитарной мысли Д.С. Лихачев: Джойса, дескать, надо знать, потому что это — явление культуры. Честно говоря, в этом, полном отстраненного уважения, высказывании есть что-то от надгробного камня. Явление культуры, законченное, успокоившееся, прокипяченное и расфасованное. Можно употреблять, хотя и не без труда, но по сути без особого риска. И это Джойс — который был катастрофой, вызовом европейской культуре как таковой (может быть — культуре вообще), и лишь благодаря этому трансформировал самые ее основы! Усвоили. Переварили. Адаптировали. Только не мы.

И все-таки русская жизнь у Джойса была. Целых 127 страниц в книге — добрую половину — занимает его русская библиография: переводы с 1925 по 2004 годы и, кажется, все мыслимые печатные его упоминания, какие только удалось выявить — с 1922-го по 2004-й.

Да, Джойс, ставший почтенной классикой, уже не выводит из равновесия, не застает врасплох. Но придется усваивать его на других путях: более медленных. Русские скитания ирландского Одиссея еще в самом начале. Ведь разве можно назвать Итакой то место, куда он прибыл?

Сергей Ильин

Как мы и полагали ранее, поиски землеподобных планет далеко за границами Солнечной системы не отвлекли астрономов от все более детального исследования ее же самой. Напротив, впервые за всю многовековую историю изучения космоса ученые обрели уникальную возможность сопоставить устройство далеких планетных миров с нашим собственным едомом".

О последних результатах в этой области — еще два сюжета.

Было время, когда в Солнечной системе насчитывалось всего шесть планет. Астрономы знали, что ближе к Солнцу располагаются планеты- карлики", состоящие из твердого вещества: Меркурий, Венера, Земля и Марс, а дальше величественно и медленно обращаются по околосолнечным орбитам газовые гиганты Юпитер и Сатурн. Затем, в 1781 году, был неожиданно замечен в телескоп еще один газовый гигант, который назвали, в духе той же греко-римской мифологии, Ураном. А двадцать лет спустя, в 1801 году, был открыт довольно большой кусок твердого вещества, диаметром почти в 1000 километров, обращающийся по околосолнечной орбите, проходящей между Марсом и Юпитером. Он тоже поначалу был сочтен планетой и получил название Церера, но вскоре было установлено, что таких обломков, иногда чуть побольше, а чаще поменьше, в том же районе находится множество, и все они обращаются вокруг Солнца, причем подавляющее большинство — в той же плоскости, что и настоящие планеты, однако до настоящих планет "не дотягивают" по размеру. Эти маленькие обломки получили общее название астероидов, и таким образом Солнечная система обогатилась еще и поясом астероидов.