Знание-сила, 2006 № 02 (944)

Удивление от такого темпа истории незаметно на этом фото, но запечатлелось в научном фольклоре. Вот как его недавно вспоминал в своем интервью соучастник фотографии Виталии Гинзбург:

"Когда в Россию в 1956 голу, впервые после железного занавеса, приехала группа первоклассных физиков, они были поражены, с каким энтузиазмом на них набросились наши ученые. И известный американский физик фримен Дайсон написал статью, где задавался вопросом: чем объяснить энтузиазм этих людей? И ответил: у них больше ничего нет!" То есть все остальные формы советской жизни, за исключением науки, настолько зажаты и, стало бьпъ, неинтересны, что они — советские физики — все душевные силы концентрировали на своей науке. И, соответственно, добивались внушительных результатов. Ура-патриоту это легко доказать нашей же фотографией: в историю физики вписаны и Дайсон, и Пайерлс, но их российские соучастники отмечены к тому же егце и нобелевскими премиями.

Как известно, физики шутят, и обычно в их шутках — изрядная доля правды. Чтобы проверить, какова эта доля, я разыскал ту самую статью Дайсона. И понял, что время потратил не зря: упомянутого "юморного" объяснения там не было, но зато было серьезное и честное свидетельство. Фольклор — дело тонкое. Быть может, шуточное объяснение придумал кто- то из советских физиков, приписав его американцу для безопасности или для пущей важности.

Статья Дайсона, опубликованная в газете "Балтимор Сан" спустя месяц после возвращения из Москвы, названа "Наука и свобода" и начинается с признания, что западные физики были поражены энтузиазмом, компетентностью и результатами советских ученых. И тут же Дайсон взялся за вопрос, поставленный редактором газеты:

"Люди науки обычно говорят, что для здорового научного климата необходима свобода. А теперь мы узнаем, что российская наука, поставленная в условия гораздо более ограничительные, чем наши, процветает, и что российских ученых отличает моральный подъем и в науке, и в личной жизни. Как это может бьпъ?"

Вот как отвечал на этот вопрос в 1956 году американский физик-теоретик (в вольном переводе). Начал он с уточнения наблюдательных данных:

"Российская физика изумила нас не тем, что она так уж хороша сама по себе, а тем, что она улучшилась столь значительно и быстро. До войны они импортировали почти любое научное оборудование сложнее отвертки. А сейчас сами делают оборудование не хуже, чем в других странах. Результаты, достигнутые на этом оборудовании, однако, не столь впечатляют. Из шести первоклассных революционных экспериментов, сделанных после войны в физике, — по одному сделаны в Италии и Англии и четыре в США В СССР пока — ни одного. В 1949 году в СССР построили ускоритель, который в течение нескольких лет был лучшим в мире. Однако физики с интересными идеями новых экспериментов не имели к нему доступа, и все основные эксперименты по изучению мезонов проделаны в Америке. Хорошая экспериментальная работа в России началась после того, как — вскоре после смерти Сталина — произошли внезапные большие перемены во всей научной атмосфере. Физики стали возвращаться из военных проектов в чистую науку. У них появились профессиональные свободы работать над проблемой по своему выбору, публиковать полученные результаты и обсуждать свои идеи с иностранными коллегами. Ограничения на эти свободы, связанные с секретностью, в общем, похожи на наши. Новая свобода пьянит российских ученых, они полны оптимизма и уверенности в будущем".

Своим наблюдениям Дайсон дал такое теоретическое объяснение:

"Ясно, что Советское правительство сейчас понимает тот факт, который Американское правительство знало всегда, что научный прогресс требует научной свободы. Ясно также, что Советское правительство тратит огромные деньги на чистую науку и всерьез собирается сделать Москву научной столицей мира. Они поняли, что мощь американской науки опирается на то, что Америка свободно и открыто притягивает людей и идеи со всего мира. И они намерены переиграть нас в этой нашей собственной игре. Радужные перспективы советской науки гарантируются общественным пониманием ее важности".

Последнее обстоятельство Дайсон проиллюстрировал таким эпизодом:

"После окончания московской конференции группа иностранных уче-ных отправилась на экскурсию в Ленинград, и там мы по ошибке забрели на заставу морских пограничников. Тут же появился моряк с криком "Nelzya!". Когда я сказал на ломаном русском языке, что мы иностранные физики, он воскликнул: "О, я знаю, кто вы! Вы приехали на конференцию в Москву, и вы все знаете о пи-мезонах и мю-мезонах". И вытащил из кармана мятую газету "Правда", в которой была заметка о нашей конференции. Мы тепло побеседовали, а на прощанье он пригласил: "Почему бы вам не приезжать к нам почаше? Обязательно скажите это людям в ваших странах, вашим женам и детям".

Что можно сказать сейчас об этих давних российских впечатлениях дружелюбного американца, учившего русский язык, чтобы лучше понять Россию? И что можно сказать о науке и свободе на основе того, что стало известно за прошедшие с тех пор полвека?

Прежде всего отделим наблюдения от предположений. Слово "наука" здесь, конечно, должно пониматься как "физика". Ведь в биологии в 1956 году (и долгие годы потом) продолжал царить Лысенко, возведенный на трон Сталиным. Уже поэтому можно усомниться, так ли уж хорошо Советское правительство понимало, что нужно для научного прогресса. С другой стороны, вряд ли Дайсон мог ошибиться в масштабе "огромных денег", которые это правительство тратило на чистую науку. Значит, правительство, даже не разбираясь в общем научном прогрессе, откуда-то узнало, что на физику средств жалеть не следует. Нетрудно догадаться, откуда шло такое точное знание. Исходно — от физиков Лос-Аламоса, результаты которых грибообразно и убедительно проявились в Хиросиме. А затем и от аналогичных отечественных результатов. Особенно важным был термоядерный результат, громогласно проверенный в августе 1953 года. Ведь первую советскую водородную бомбу изобрели без помощи разведданных (за что главный изобретатель Андрей Сахаров получил заочный поцелуй тогдашнего главы государства Маленкова). Так что "внезапные большие перемены" в положении советской физики фактически стали результатом двух событий — смерти Сталина и рождения водородной бомбы.

Трогательную историю пограничника, знающего слою "пи-мезон", тоже нелегко принять в качестве доказательства "общественного понимания" важности науки. Вот если бы пограничник вынул из кармана журнал "Знание — сила", это еще куда ни шло. А мятая газета "Правда" со словом "пи-мезон" на своих страницах может сказать лишь о том, что правительство считало физику важным делом. Тем, кто не застал время оно, пожалуй, уже нужно напомнить, что все другие газеты страны дружно брали пример с правительственной правды. А читателям газеты — простым советским людям — не обязательно было понимать важность физики, достаточно было просто знать, что правительство так считает. Ведь несколькими годами ранее та же "Правда" с той же убедительностью сообщила гражданам страны, что генетика — это прислужница фашизма и империализма. И простые советские люди, включая, вероятно, и нашего пограничника, приняли это к сведению.