Знание - сила, 2005 № 09 (939)

Конечно, наше поведение тоже влияет на работу внутренних часов. На них воздействуют не только яркий свет, активное поведение — на работе мало кому бывает до сна! — но и, например, время приема пищи. Сказывается так же психологическая обстановка на работе и дома, в семье. Если вы женились на женщине, привыкшей просыпаться в полшестого утра и засыпать в десять, вы невольно подстраиваетесь под ее ритм жизни, хотя на всех ваших внутренних часах стоит клеймо «совы».

Впрочем, внутренние часы, как пружина: стоит расстаться с женой, и «пружина разожмется» — стрелки часов побегут назад, в привычное положение. Сколько ни старайся «сова», «жаворонком» ей вряд ли стать. Внутренние часы — не «Seiko» на вашем запястье и даже не часы «Полет»: сколько ни ищи заводной механизм, его не найти. Чтобы отрегулировать их, нужно время. Много, очень много времени.

Конечно, с тех пор, как в наших домах появилось искусственное солнце — электрическая лампочка, мы всеми силами пытаемся нарушить работу внутренних часов. Мы допоздна просиживаем у телевизора или компьютера; мы подолгу не гасим свет; мы радуемся, что в городах можем вести полноценную ночную жизнь. Мы научились спать намного меньше, чем наши предки: в XIX веке средняя продолжительность сна составляла девять часов, сейчас — на полтора часа меньше... Но все равно, организм не обманешь!

«Наше тело не забыло свое прошлое, — пишет американский биолог Уильям Демент. — Оно — продукт генетической эволюции, длившейся миллионы лет. Неужели можно поверить в то, что за какую-нибудь сотню лет переменятся все его молекулярные функции, приноравливаясь к нашим новым потребностям?» Остается лишь повторить: нужно много, очень много времени!

(Использованы материалы журналов «Spiegel», «Bild der Wissenschaft» и «Р.М.»)

Анна Чайковская

Считается, что подлинные памятники культуры не утрачивают своего величия, сколько бы столетий ни отделяло нас от времени их создания. Их нельзя перерасти или «отменить», как отменяется, скажем, актуальность гужевого транспорта с появлением автомобиля. Они, как горные вершины, с отдалением все явственнее демонстрируют свою высоту, в то время как шедевры вчерашнего дня умаляются и исчезают в их тени.

В ряду таких произведений и трагедия Софокла «Эдип-царь».

Общеизвестная фабула мифа об Эдипе сводится к следующему: фиванскому царю Лайю было предсказано, что сын, если таковой родится, убьет его и женится на собственной матери. Своего младенца Лай приказал бросить в лесу на горе Киферон, где его нашел пастух и передал царю, правившему в Коринфе. Мальчик Эдип вырос в семье царя и однажды имел неосторожность спросить оракула о своей будущей судьбе. Ответ гласил: «Убьешь отца и женишься на матери». Потрясенный Эдип, не возвращаясь домой, ушел из Коринфа куда глаза глядят. Близ Фив на перекрестке он повстречал повозку со стариком и слугами. Они никак не могли разойтись, разгорелась ссора, в которой юноша убил старика и слуг.

Перед самыми Фивами Сфинкс с лицом и грудью женщины и крыльями птицы всем шедшим в город задавал загадку и неответивших (а ответить не мог никто) загрызал. Загадка была чисто эллинская, о том, что интересовало греков прежде всего, о том, что было, по их мнению, «всего чудесней», о том, что было «мерой всех вещей» — о человеке:

Есть существо на земле: и двуногим,

и четвероногим

Может являться оно, и трехногим,

храня свое имя,

Нет ему равного в этом во всех жи

вотворных стихиях.

Все же заметь: чем больше опор его

тело находит,

Тем в его собственных членах слабее

движения сила.

Эдип ответил и тем освободил город. Благодарные жители предложили ему стать царем Фив. «Разве нет у вас царя?» — «Был, но недавно погиб на перекрестке дорог, убитый шайкой разбойников». Так Эдип стал царем Фив и мужем вдовы Лайя — Иокасты.

О том, что произошло потом, когда Эдип — справедливый правитель, счастливый супруг, отец четверых детей — узнал, что он преступник, и идет речь в драме Софокла. Ужас трагедии не в свершении злодеяния — в постепенном осознании того, что уже свершилось. Четырежды Эдипу говорится: убийца царя — ты, сын Иокасты — ты, убийца отца — ты, муж матери — ты; и до самого последнего шага в этой цепи обвинений Эдип слышит слова и не понимает их смысла. Когда понимает, выкалывает свои — как будто ничего не видевшие! — глаза пряжкой с пояса повесившейся Иокасты.

Софокл построил драму как сложное техническое устройство, каждая часть которого срабатывает именно тогда, когда этого требует замысел. Три раза Эдип отвергает доказательства своей виновности: он никогда не видел фиванского царя, он сын правителей Коринфа, его отец умер уже после того, как он покинул свой город. Но затеянное им же самим расследование неостановимо, как механизм, ведет его к развязке. Вестник из Коринфа, сообщивший о смерти царя, оказывается тем же пастухом, что нашел ребенка Эдипа на склоне горы Киферон. Слуга Лайя, много лет назад унесший младенца в лес, — тем спутником фиванского царя, что единственный остался в живых после стычки на перекрестке дорог. Цепь замкнулась. Эдип, уже чувствующий под ногами пропасть, как за соломинку хватается за последнюю деталь механизма, не нашедшую пока себе места: «Почему же ты сказал фиванцам, что царя убила шайка разбойников?» — «Стыдно было признаться, что нас разбил один юноша.»

Пропасть разверзается перед Эдипом.

«Все персонажи драмы, — писал Андре Боннар, — и Эдип первый, сами того не зная, способствуют непреложному развитию событий. Они сами — части этой машины, шкивы и ремни действия, которое не могло бы развиваться без их помощи».

Так можно ли было пройти мимо этой великой драмы, читая курс культурологии студентам технического вуза?

Рассказывая студентам Севмашвтуза о культуре Древней Греции, я не пожалела времени, посвятив одно занятие сравнению мифа и трагедии, второе — фильму Пьера Паоло Пазолини «Царь Эдип», а на третьем - попросила студентов письменно высказать свои умозаключения по поводу античной драмы.

Судьба Эдипа захватывает нас только потому, что могла бы стать нашей судьбой.

3. Фрейд

«Виновен ли царь Эдип, и если виновен не он, то кто? Первое чувство читателя (или зрителя) — возмущение: бог подстраивает человеку западню, заставляет совершить преступление, хотя человек того не желает и всеми силами старается отвратить надвигающуюся беду. Когда Эдип убивает на перекрестке старца и его слуг, он не считает себя убийцей, и, пожалуй, довольно обоснованно. Эдип далек от состояния душевного равновесия. Возможно, что ссора на перекрестке и стала той последней каплей, окончательно лишившей Эдипа способности логически рассуждать и адекватно реагировать на реальность. Иными словами, в момент убийства Эдип пребывает в состоянии аффекта, или, по Фрейду, во власти „инстинкта смерти“, то есть потребности внешней агрессии».