Знание-сила, 2004 № 12 (930)

Сорокалетний европейский профессор — в расцвете творческих сил — десять лет не мог найти места для приложения этих сил. Петербург, Тифлис, Одесса. "Ни приборов, ни книг, ни журналов, ни настроения... О публикациях нет и речи. <> Все стремление мое направлено сейчас на одну цель— снова заниматься наукой в Германии" — писал он Рихарду фон Мизесу, математику, с которым подружился в Страсбурге. Если бы не продовольственные посылки Мизеса, к списку жертв Гражданской войны добавился бы и европейский профессор.

Леонид Исаансвич Мандельштам, 1940 год

И все же нет худа без добра. Тамму повезло, что он приехал к Мандельштаму именно в такое время. Истосковавшийся по науке профессор весь свой научный пыл, знания и педагогический дар направил на молодого физика. Недоученный выпускник Московского университета вышел на европейский уровень теоретической физики и сделал впоследствии первоклассные работы, одна из которых принесла ему Нобелевскую премию.

Сам Мандельштам свой путь в науке начал с радиофизики, когда эта область только рождалась и была передним краем и науки и техники. Последнее слово науки стремительно воплощалось в высоконаучную технику радио. Участвуя в этом воплощении, Мандельштам глубоко освоил теорию колебаний, которая служит "интернациональным языком", как говорил он, для самых разных областей физики.

Родной страной Мандельштам считал всю физику в целом. Столь же органично в его размышления входили вопросы теории познания, остро поставленные физикой XX века. Этот его "научный космополитизм" вместе с педагогическим даром объясняет разнообразие его учеников: от радиоинженеров до теоретиков в области физики элементарных частиц.

Пример его видения науки — доклад в Академии наук в 1938 году. Тема звучала не слишком увлекательно: "Интерференционный метод исследования распространения электромагнитных волн". Но вот что записал в дневнике В.И. Вернадский, геохимик по специальности: "Вечером в Академии — интересный и блестящий доклад Мандельштама. Я слушал его, как редко приходилось слушать. Отчего-то вспомнился слышанный мной в молодости в Мюнхене доклад Герца о его основном открытии" (открытии электромагнитных волн).

Мандельштам в своем докладе не просто подытожил некие конкретные исследования, он их представил как органическую часть развивающейся науки. Он свел воедино радиотехнику и философские уроки квантовой физики, ход исторического развития чистой науки и перспективы практических применений. Это была картина живой физики, передающая ее дух неспециалистам и углубляющая понимание коллег.

Разнообразные таланты, которые быстро и мощно расцвели под влиянием Мандельштама, были схожи в своем отношении к учителю. Их чувства любви и уважения порой кажутся преувеличенными и непонятными. Никаких признаков проблемы "отцов и детей"! О Мандельштаме его "научные дети" говорят в столь возвышенных тонах, что тянет приписать это парадному стилю "социалистического реализма".

Мандельштаму хватало смелости браться за проблемы, над которыми ломали головы величайшие теоретики — Эйнштейн и Бор, и предлагать свое решение этих проблем в кругу сотрудников и учеников, но недоставало честолюбия, чтобы спешить опубликовать свое решение, "застолбить" свой приоритет. Занимала его наука сама по себе, а не спортивная ее сторона — кто открыл раньше. Он не спешил с публикациями, скрупулезно проверяя полученный результат. И шло это от чувства ответственности перед наукой — чувства морального.

Школу Мандельштама от других более всего отличало органическое соединение науки и нравственности и даже приоритет нравственного начала. Отношение к поиску научной истины, к научному знанию в целом, к себе, искателю истины, и к соискателям — все это подлежит "юрисдикции" нравственности. Этими отношениями пропитана жизнь науки. И нравственные различия в мире людей науки не меньше, чем за его пределами.

Виталий Гинзбург, отвечая в семидесятые годы на вопрос газеты, сказал: "К сожалению, в пределах имеющихся у меня сведений нет никаких оснований утверждать, что занятие наукой способствует воспитанию высоких нравственных качеств. Вместе с тем такой вывод меня самого удивляет". Удивление его можно истолковать так, что, формируясь в научной семье Мандельштама—Тамма, он привык к ее моральным устоям, счел их естественными, неизбежными. И лишь выйдя во "взрослую" научную жизнь, обнаружил совсем иные научно-нравственные комбинации.

Кого Мандельштам брал в свою школу? Не он выбирал себе учеников, они выбирали его. Мандельштам готов был учить всякого, кто этого по- настоящему хотел. У "абитуриента" могло не быть сверхвыдающихся способностей, важно лишь, чтобы он любил науку и честно относился и к своим способностям, и к науке в целом. Во вступительной лекции к курсу физики в 1918 году Мандельштам сказал: "Занятия физикой, углубление в ее основы и в те широкие идеи, на которых она строится, и в особенности самостоятельная научная работа приносят огромное умственное удовлетворение. Убеждать в этом я не хочу. Да и вряд ли здесь возможно убеждение. Тут каждый должен убедиться сам. Но я хотел бы, чтобы вы знали, что если кто-нибудь из вас почувствует в себе такое стремление, то для меня всегда будет большим удовольствием способствовать всем, чем я могу, его осуществлению".

В других школах к способностям относились иначе: Ландау проверял абитуриентов в настоящих приемных экзаменах и трезво относился к своим способностям, а Иоффе собственные способности изрядно завышал.

О редком сочетании в Мандельштаме обычно исключающих друг друга свойств говорил Тамм: "...Непередаваемая доброта и чуткость, любовная мягкость в обрашении с людьми сочетались в Л .И. с непреклонной твердостью во всех вопросах, которым он придавал принципиальное значение, с полной непримиримостью к компромиссам и соглашательству".

С подобным душевным складом создать научную школу нелегко даже в условиях цивилизованных. А Мандельштаму довелось жить в условиях совсем иных. Удивляться надо скорее признанию его научных заслуг в СССР: в 1928 году его избрали в Академию наук, в 1931 году наградили премией имени Ленина. Но главное, чему можно удивляться, что ему удалось столь полно реализоваться. Объясняется это прежде всего тем, что личность Мандельштама притягивала и людей практического склада, готовых в реальной советской жизни обеспечивать стены и крышу для его школы.

Другая часть объяснения — на рубеже 20 - 30-х годов "диктатура пролетариата" еще не закостенела в систему сталинизма и еще не полностью подмяла жизнь науки. Премии имени В.И. Ленина, учрежденные правительством в 1925 году, присуждались тогда по рекомендации Коммунистической академии — организации, с помощью которой рабоче-крестьянская власть пыталась совладать со старорежимной и — по уставу — автономной Академией наук. Тем не менее перечень первых лауреатов премии имени В.И. Ленина неплохо соответствует суду истории науки.