Знание-сила, 2004 № 12 (930)

Странно, что мы с отвращением относимся к евгенике — единственному методу, который мог бы привести к генетическому улучшению человека.

— Стивен Джей Гоулд до последних дней жизни выступал против теории постепенных изменений.

Майр:—Да, и его теория прерывистого равновесия (сторонники этой теории, предложенной в 1972 году, считают, что процесс образования видов протекает в короткие периоды геологического времени и сменяется длительными фазами стабилизации. — А.В.) была основана на моей работе 1954 года. Действительно, если популяция очень мала, могут наблюдаться быстрые ее изменения. Но внезапное изменение видов — все-таки исключение из правила.

— Но вернемся к Дарвину. Выходит, он не разъяснил все вопросы эволюции?

Майр:— Имелись две важнейшие проблемы. Во-первых, непонятно было, почему растения и животные могут так хорошо приспосабливаться к окружающей среде. Во-вторых, почему возникло так много видов мух и бабочек, слонов, кактусов и колибри?

— Ответы на эти загадки вы нашли в рамках "синтетической теории".

Майр:— Нет, они были решены раньше, по отдельности. Генетики выяснили, что механизм приспособления основан на мельчайших мутациях, происходящих из поколения в поколение, — так была решена первая загадка. Но многообразие видов этим нельзя было объяснить. Тут вперед продвинулись систематики. Они сравнили популяции животных, проживающих в разных условиях обитания, и констатировали, что вид может распадаться на два новых вида, если область распространения популяций разделит непреодолимая преграда, например, море, горы или даже река (последнее относится только к мелким видам животных).

— И вы связали одно с другим?

Майр:— Я и мой друг Добржанский. Мы констатировали: то, что делают генетики, и то, что знают систематики, великолепно подходит друг к другу. Нужно было лишь состыковать эти теории. С тех пор в теоретическом корпусе биологии ничего не изменилось. И это несмотря на то, что каждый год появляется какая-нибудь книга, критикующая основные тезисы дарвинизма. Пока безуспешно.

Жизнеспособность дарвиновской теории и впрямь изумляет.

— Сразу после появления синтетической теории эволюции вашу науку потрясла еще одна революция — молекулярная...

В оформлении статьи использованы скульптуры В.Т. Бреля "Звездочет"

"В биологии все обретает смысл только в свете эволюции".

Майр:— Я всегда подчеркивал важнейшее значение молекулярной биологии. Но разве она изменила наше представление об эволюции? Что, например, из того, что гены состоят из нуклеотидов, а, допустим, не из протеинов? Это открытие как-то повлияло на эволюционное учение? Никак.

— Значит, если бы не было молекулярной биологии, эволюционное учение развивалось бы точно так же?

Майр:— Ну да. Разумеется, молекулярная биология открыла много важного. Например, мы узнали, что все организмы, от бактерий до зверей, используют один и тот же генетический код. Это доказывает, что все многообразие жизни произошло от одной первоформы. Важны и другие достижения молекулярной биологии. Но ни одно положение эволюционного учения не пришлось менять после этих открытий.

— Но зато изменилась биология как наука.

Майр:— Несомненно. И порой эти изменения во вред. Биохимик Джордж Уолд, например, заявил: "Есть только одна биология, и это — молекулярная биология". Это такая нелепость, что один приматолог по этому поводу сказал: "Есть только один сорт животных, и это — приматы".

— Так значит, какую роль играет теория эволюции в судьбе биологической науки?

Майр:— Центральную, конечно. Еще Феодосий Добржанский говорил: "В биологии все обретает смысл только в свете эволюции".

— Вы полагаете, что появление теории эволюции стало величайшей революцией человеческой мысли — более значительной, чем квантовая теория или теория относительности?

Майр: — Революции в физике слишком разрекламированы. Допустим, эти новаторские теории изменили все в мире физики. Но они оказали какое-нибудь влияние на мышление среднестатистического немца? Сомневаюсь.

— А эволюция оказала?

Майр:— Да. Сознательно или нет, теория эволюции повлияла на мышление любого человека.

— Когда вы сами поняли эту теорию?

Майр:— Когда? Чем дольше я об этом думал, тем дальше углублялся в годы юности, пока мне не стало ясно, что я, собственно говоря, всегда верил в эволюцию.

— Даже будучи ребенком? Вы разве никогда не слышали, что мир сотворен Богом?

Майр:— Для меня это не играло никакой роли. Но, кстати, некоторые биологи-эволюционисты были убежденными христианами. Добржанский, например, каждый лень молился.

— Неужели можно, в самом деле, одновременно верить и в Бога, и в эволюцию?

Майр: — Честно говоря, сам никогда не мог этого понять. Пусть на этот вопрос отвечают те из моих друзей, кто верит в Бога.

— А почему человечество так долго не могло постичь эволюцию? Тысячи лет люди выводили все новые породы животных и сорта растений и считали, что биологические виды не изменяются. Как можно не замечать творения собственных рук ?

Майр:— Это и впрямь поразительно. Пожалуй, тому, кто во всем полагается на Бога, просто не придет в голову мысль об эволюции.

— Вы любите подчеркивать роль случайности в эволюции.

Майр:— Без этого не объяснить, например, почему у павлина такой пышный хвост. Он ведь ему чрезвычайно мешает убегать от врагов. Этот пример иллюстрирует еще одну сторону теории Дарвина: в ней ведь идет речь не о выживании сильнейших, а о выбраковке слабейших. Хвост для павлина в смысле выживания и впрямь не лучшее приобретение. Но если речь идет только о выбраковке слабейших, тут раздолье для признаков и не особенно плохих, и не особенно хороших.

— На какие нерешенные вопросы биологии вы охотнее всего получили бы ответ?

Майр:— Меня интересуют так называемые живые ископаемые, например, сгрелохвостые раки. Этому виду животных уже более 200 миллионов лет. Однако их древние останки мало чем отличаются от современных стрелохвостых раков. С другой стороны, есть группа рыб — африканские рыбы семейства цихловых, — которые за каких-то сто тысяч лет породили около тысячи новых видов. Почему одни популяции так быстро меняются, а другие настолько устойчивы к любым изменениям? Непонятно.

— Говорят, что XXI век будет веком биологии. Что вы скажете об этом?

Майр:— Откройте газеты: важнейшие научные новости непременно касаются биологии. И вот уже физики жалуются, что молодые люди сплошь идут в биологию, а не в физику.