Знание-сила, 2004 № 11 (929)

Мистер Холмс неизменно называл свой метод научным; он исследовал кровь и отпечатки ног, замеченные на месте преступления, профессионально разбирался в ядах, применял в своей работе лупу и микроскоп. Однако его действия все же имели мало общего с тогдашней полицейской практикой. К полиции создатель "Приключений Шерлока Холмса", сэр Артур Конан Дойл, относился, как я уже сказал, пренебрежительно. Читая его книгу, трудно понять, какими преступлениями в основном занимались тогдашние криминалисты. Сам Холмс чаще всего имел дело с тщательно спланированными злодействами. Они-то как раз и были тогда редки. Холмс с неизменным успехом распутывал преступные замыслы, отыскивал логику в иррациональном обаянии зла. Его коллеги нередко терпели поражение; самым громким их победителем стал Потрошитель.

Лишь критики пытались победить самого Холмса. Они говорили, что Конан Дойл прибег к плагиату, заимствовав героя у Эдгара Аллана По. В рассказах американского писателя, и верно, действовал частный детектив, которого звали месье С.-Огюст Дюпен. Это был человек, наделенный аналитическим дарованием. Он тоже любил на досуге упражнять свои способности, разгадывая тайны странных историй. Сама структура рассказов Конан Дойла напоминает структуру новелл По.

Такой взыскательный критик, как Сомерсет Моэм, даже вынес убийственный приговор: "Я перечел все сборники рассказов Конан Дойла. И нашел их на удивление убогими. Завязка умело вводит в курс дела, обстановка описана прекрасно, но истории он излагает малоубедительные, и, дочитав их до конца, испытываешь чувство неудовлетворенности. Много шума из ничего" (пер. Л. Беспаловой).

Однако можно ли без обиняков называть рассказы Конан Дойла простым подражанием Эдгару По? Не случайно ведь мало кто помнит детектива Дюпона; у него нет яркого характера; он лишь приложение к очередной странной истории — живое приложение, в голове которого хранится готовый ответ на все вопросы.

Другое дело — Холмс. Он то работает по пятнадцать часов кряду, а порой и несколько суток подряд, а то лежит больной в номере случайно подвернувшегося отеля; то размышляет и действует, а то скучает и курит трубку. Кто-то считает его "самой совершенной мыслящей и наблюдающей машиной, какую когда-либо видел мир", а кто-то — "самым беспорядочным существом в мире", чьи привычки "могли свести с ума любого человека", живущего рядом. Он — крайне противоречивый человек, художник и эксцентрик, расследующий преступления чистого искусства ради. Он — "скрипач, боксер, владеет шпагой, юрист, отравляет себя кокаином и табаком".

Короче говоря, он — сын Fin de siecle, "конца века"; он — декадент, порой странно напоминающий оскаруайльдовекого Дориана Грея. Тот "в погоне за ощущениями, новыми и упоительными,., часто увлекался идеями, заведомо чуждыми его натуре,., а затем, постигнув их сущность, насытив свою любознательность, отрекался от них" (пер. М. Абкиной). Точно так же Шерлок Холмс увлекался идеями чужих преступлений, а затем, постигнув их сущность, снова погружался в нервическую меланхолию.

Если бы Шерлок Холмс не был наделен таким ярким, колоритным характером, вряд ли почитатели его приключений вот уже второе столетие перечитывали бы несколько десятков рассказов о нем, вряд ли Холмс стал бы фигурой не только культовой, но и мифической. Его черты "Конан Дойл вдалбливает в сознание читателей с тем же упорством, с каким мастера рекламы превозносят мыло, пиво или сигареты, — ворчливо замечал Моэм, но и он был вынужден признать триумф ненавистных ему писателя и героя. — И с не менее прибыльными результатами".

А ведь результаты и впрямь налицо! Преступность в Лондоне заметно снизилась. Социального взрыва не произошло. И если не сам мистер Холмс, фигура мифическая, стал виновником этого торжества справедливости, то его многочисленные коллеги, полисмены — они лишили Лондон звания "столицы преступного мира". Когда подобное скажем мы о Москве или "бандитском Петербурге"?

Эдуард Вирапян

Импровизация

М. Мамардашвили.

Философские чтения.

СПб.: Азбуке — классика, 2002

Один из учителей Цицерона, юрист и оратор Квинт Муций Сцевола, давая частные уроки, каждый раз начинал и заканчивал их предупреждением: "Среди самых трудных занятий, которым сложнее всего обучить, мы выделяем искусство красноречия и ковки меча, ибо ударная сила обоих зависит от качества остроты в них". Очевидцы свидетельствуют: Цицерон в конце жизни, сраженный врагами, обязал убийц передать тем, кто их послал: "Вот он, острый меч, где он соединяется с острым словом". Когда Пазолини снимал "Медею", он вспомнил в частной беседе об этом и на вопрос: "Это будет зрелищный фильм или его красивое философское решение?" ответил: "Граница между философией и тем, что ею не является, проходит на острие сразившего Цицерона меча, но границ, на самом деле, не существует, существуют только законы".

Труды Мераба Константиновича Мамардашвили (1930 — 1990) относятся к тем явлениям мысли, которые объясняли эти законы, указывая им движение. Трудно найти другого современного автора, кому удавалось бы это привести к такой ясности, как у него: "Великодушие — это свобода и власть над самим собой, свобода и власть распоряжаться собой и своими намерениями, потому что ничто другое нам не принадлежит".

Работы Мамардашвили, вместе изданные, открывают интуитивный взгляд (поскольку философия не точная наука, с чем согласен и он, причем термин "интуитивный" наиболее подходит именно для него самого) на те или иные события или выражения мысли. Плетя действия из них, Мамардашвили заменяет этим словесное объяснение, ибо по его определению, "о предмете действительной мысли вообще написать ничего нельзя. Выразить письмом мысль невозможно, мысль невыразима". Дело не в том, почему это так, дело в том, почему это иначе быть не может. В своих размышлениях Мамардашвили пытается говорить именно об этом. И если в основе познаваемости мира неизменным остается назвать вещи своими именами, то он действительно находил называния таким вещам: "Да, философия занимается вечными проблемами, но проблемами не в смысле этого слова "проблема". Когда мы говорим "проблема", мы имеем в виду, что она разрешима каким-то конечным средством, конечным числом шагов. И если сегодня неразрешима, то завтра будет разрешима. Таких проблем в философии нет. Если бы они были, то они были бы решены. В философии говорят о "вечных проблемах" в смысле деятельности, полноты бытия, созидания. А это ведь не раз и навсегда. Это каждый раз нужно делать заново. Ибо речь идет, повторяю, о бытии. Оно одно, если мы это делаем, и оно другое, если не делаем".