Знание-сила, 1999 № 09 – 10

Теперь мы переходим к группе мифов, парадоксально соединяющих древнюю веру в общую кровь и общего бога с новейшей верой во всевластие политики, способной решить любую проблему, если требуется, войной или насилием. Это – мифы необходимости активного национального и религиозного (или обоих вместе) самоутверждения.

С именем Адольфо ГИТЛЕРА (1889- 1945) оказался неразрывно связон – имевший, впрочем, множество источников, в том числе и чрезвычайно глубоких, – миф фашизма: миф необходимости политического и военного утверждения ценностей и интересов расы. Не наций даже, а вещей сугубо плотских: крови, почвы, физического строения тела. Как и в некоторых других мифох столетия (фрейдистском, марксистском), «дух» здесь оказывается прямым следствием телесных, физически конкретных и измеряемых источников, причем эти источники для него – единственные. И доходящее до мистицизма поклонение вождю, и культ тоталитарного государства с оправданием исходящего от него насилия, и признание необходимости порабощения или уничтожения «низших» рас – как ни странно, при внимательном рассмотрении обнаруживает в самой глубокой своей основе все то же пронизывающее весь XX век стремление к обретению «подлинного» существования!!! Только здесь оно мыслится как обретение человеком – освобождающимся от всего ложного – органического единства с исторической судьбой той кровной общности, к которой он принадлежит: народа, отождествляемого. в свою очередь, с государством.

Другой вариант соединения идеи общности – но этот раз религиозной, наднациональной и надэтнической (хотя связи здесь на самом деле более сложны) – был в этом веке и предложен, и очень во многом осуществлен так называемым исламским фундаментализмом (всю силу связанных с ним социальных процессов нам скорее всего еще предстоит изведать в наступающем столетии). Здесь удобнее всего – для иллюстрации – связать эту группу идей и ценностей с именем аятоллы Рухолла Мусави Хомейни (он.1902-1989), хотя он скорее один из героев, авторитетных фигур этого мифа, чем в строгом смысле его создатель. В исламистском мифе обрело новый, действенный облик изначальное – чуть ли не архетипическое – чувство единства и тождества религии и жизни. Теперь оно не только понималось буквально: его предполагалось, более того, просто требовалось осуществить политическими средствами. Поэтому и оказалось возможным такое только в XX веке мыслимое событие, как исламская революция 1979 года в Иране (Хомейни был в числе ее важнейших вдохновителей). Революцией – типичным для XX века способом социального реагирования – двигало стремление вернуться (архаичнейший миф изначольного кок истинного – более истинного, чем всё последующее; миф обновления через возвращение) к тому, чтобы страной управляли, в полном соответствии с Божественной волей, религиозные ученые, а жизнь строилась бы на основе норм шариата. Здесь тоже, как видим, человек освобождается от неподлинного (искаженной или недостаточной религиозности; следования западному образу жизни и зависимости от западных товаров…) путем возвращения к своей истинной и единственной сущности.

Третий вариант решения неполитических по сути проблем политическими средствами – как бы он ни контрастировал с двумя предыдущими!!. – придания экзистенциальным вопросам и смыслам политического звучания – это политический сионизмоснователем которого стал Теодор ГЕРЦЛЬ (1860-1904). В нем соединился характерный для двух последних веков европейской истории миф политического устройства жизни (о суверенном государстве как самой адекватной форме существования нации) с древнейшим, глубинным мифом еврейского этнического и религиозного (в их неразрывности) самосознония, с мифом еврейской национальной судьбы. Сказался здесь и миф возвращения: еврейское государство предполагалось создать – а главное, ведь действительно создали! – на изначальной его территории в Палестине. Эти представления не просто уживались, но ухитрились образовать устойчивое единство с типичными либеральными (обладавшими в массовом восприятии силой мифа!) идеями социального прогресса, прав человека, возможности – и необходимости – устроить жизнь по рациональному плану, с использованием достижений науки и техники. И, несомненно, здесь присутствовал мотив освобождения – все теми же политическими, рационально продуманными средствами – от неподлинности: от рассеяния евреев, от их ассимиляции, от ложного самосознания, от угнетенности, от страхов.

Наблюдательный читатель заметит, что наиболее действенными из новейших мифообразований оказываются те, в которых соединяются, усиливая друг друго в новом единстве, несколько разных, доселе, козалось бы, не связанных между собою мифов. Заметит он и то, что лежащие в глубине этих мифов интуиции очень родственны той, о которой мы говорили в связи с Марксом. Никоим образом не стоит, однако, думать, будто они порождены влиянием марксизма. Всё глубже и сложнее: они восходят к общему с ним корню – к тому своеобразному типу мирочувствования, который сложился в Европе к XIX веку.

ГЕРОЙ «МАХАБХАРАТЫ» КРИШНА В ТЕАТРАЛЬНОЙ ДРАМЕ КАТХАКАЛИ

Толстой, Ганди и Сахаров – третья линия мифов в XX веке. Представленный ими тип мифов может быть объединен под общим названием мифов ненасильственного противостояния злу. Все в них – включая глобальные цели, затрагивающие общество, культуру, человечество, – достигается, должно достигаться только и исключительно личными усилиями. Это как будто прежде всего тип личного поведения и личной человеческой позиции, но он, во-первых, втягивает в себя массу общекультурных смыслов, а во-вторых, определенным образом эти смыслы организует. Такая человеческая позиция с неизбежностью оказывается смысловой – и культурообразующей.

К числу наиболее важных черт мифа, созданного – и далеко не только в русской культуре! ~ Львом Николаевичем ТОЛСТЫМ (1828-1910), принадлежит острое чувство того, что насилие (во всех его формах; от государственной власти а революционного сопротивления ей – до лживых, надуманных форм культуры и цивилизации, насилующих естество) – безусловное зло, искажающее человеческую природу. «Нравственное самосовершенствование», проповедником которого остался Толстой в массовом восприятии, для него вовсе не самоцель, хотя и очень важное средство, почему и требует напряженных, постоянных усилий. Не «моралистом» был Толстой, а именно философом в очень глубоком смысле, совершенно независимо от качества собственно интеллектуальных его построений; именно поэтому его влияние смогло оказаться таким широким, многообразным, далеко отходящим от личности и конкретных замыслов своего создателя. Цель его – самая что ни на есть философская, она лежит в основе всех философий и делает их возможными: человек должен достичь полной гармонии со своей истинной сущностью. Это, в свою очередь, может быть достигнуто лишь ценой преодоления (конечно, мучительного и трудного!) некоторого неподлинного состояния, пусть привычного и удобного. Отсюда весь спектр очень далеко идущих последствий толстовского импульса в нашем столетии: не только собственно «толстовство» сего стремлением слиться с естественной, трудовой, «простой» народной – то есть крестьянской – жизнью (вот он, миф возвращения к тому изначальному, от чего-де отошла лживая, лицемерная цивилизация), но и, например, многие мифы интеллигентского самосознания: от призывов Солженицыно «жить не по лжи» и тем самым противостоять государственной машине лжи и насилия до, допустим, того, что сделал со своей поэзией поздний Пастернак, изгнавший из нее естественную, буйную, крупную сложность в угоду искусственной простоте и совершенно искренним своим убеждениям в том, что «простое» как раз и есть самое – если не единственно – настоящее.