Знание-сила, 1999 № 09 – 10

Разумеется, в сколько-нибудь систематическом виде весь этот мифологический комплекс встречается лишь у русских националистических идеологов конца прошлого века – той эпохи, когда в России собственно и завершается оформление национальной идеологии. Мы теперь обнаруживаем в наших опросах лишь те или иные следы, осколки этой мифологии в массовом сознании, в риторике каких-то политических группировок (а они в наших условиях лишь заимствуют и выносят наверх массовые настроения, стереотипы реакций). Она воспроизводится в практике школьного преподавания, прежде всего русской истории и литературы, а также в деятельности средств массовой информации (особенно – наиболее массового канала, телевидения), в идеологических выступлениях ведущих политиков и фигур бюрократии среднего звена (многих губернаторов, например).

Впрочем, в последние годы она все чаще проникает уже и в труды по этнографии, этнопсихологии, в монографии историков, книги по идеологии русской словесности, по культурологии. Характерно, что те или иные компоненты этого мифологического комплекса использует сегодня как официальная власть, гак и ее оппоненты от левого центра до коммунистов- анпиловцев и национал-большевиков. При дефиците национальных и других иттегративных символов в современном российском обществе данный мифологический набор остается доминантным. К его ресурсам обращаются как люди старшего поколения (поскольку они по большей части не знают ничего другого), так и те социальные слои и структуры, которые десятилетиями связывали и сейчас связывают свое существование с сохранением централизованного государства советского типа, кто заинтересован в прежних возможностях влиять на власть. Речь идет прежде всего об интеллигенции государственного аппарата образования, институтов воспроизводства апробированных образцов культуры по образцу старого минкульта, Госкино или Госкомиздата, отчасти – уже о новом, полу государственном, получастном культурном истеблишменте.

Вместе с тем, по данным наших опросов, этот комплекс в 1990-е годы распадается, теряет свою обязательность и нормативную силу. И прежде всего, его действие ослабевает среди более молодых и образованных россиян в крупных городах, в более активных группах, добившихся жизненного успеха, в целом позитивно воспринимающих настоящее и будущее, более позитивно оценивающих и самих себя. Одновременно в этих группах более критично воспринимается стремление России в прошлом силой навязывать другим народам свое представление об истине, со стыдом вспоминается опыт государственного террора и ГУЛАГа. Эта критичность распространяется и на многие черты русского «национального характера» – привычку к зависимости и работе из-под палки, лень и лукавство, прожектерство и склонность к пьянству.

При этом в обществе, в различных его группах меняется характер проявлений исходного комплекса: из активной и даже агрессивной формы он переходит в более пассивную. Для большинства речь идет уже не об экспансии национального целого или единственно верного учения, а лишь о сохранении этого целого, об идеологической самозащите. В конструкции мифа – у разных групп в разной мере – повышается удельный вес именно тех смысловых частей, которые несут значение самоизоляции, молчаливого претерпевания своей судьбы, выживания в экстремальных условиях принудительного существования, страдательной жертвенности.

Однако процесс этой эрозии – не линейный. Номинально-советские, миссионерски-завоевательные, воинственноидеологические составляющие мифа отчасти теряют силу. В целом в российском обществе слабеет «сознание подопечных», заставляющее отождествляться с государством и рассчитывать на помощь властей. Напротив, на первый план теперь выдвигаются производные от социалистической идеологии ожидания социальной справедливости и имущественного равенства, начала традиционной коллективной солидарности, общинной нравственности (нерациональность, осуждение стяжательства, соборность, неформальность отношений и оценок). Растет ностальгия по былому величию Державы, ее воинским победам и полувоенному укладу, по сталинской, но особенно – брежневской эпохе, вообще отождествление с прошлым и его символами (великие люди, особенно вожди и полководцы, прежние праздники и обычаи).

Главное, что связывается теперь россиянами с мыслью о русском народе, это именно «наше прошлое, наша история» (так высказались 48 процентов ответивших в 1999 году, десятилетием раньше эту позицию выбирали 24 процента) [* Гудков Л.Д. Победа в войне: к социологии одного национального символа// Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. -1997. – N 5. – С.12-19.]. Соответственно усиливаются и антизападнические (в частности, антиамериканские) составляющие. В частности, их резкий, массированный выброс спровоцировали и в своем роде легализовали последние события в Югославии.

Неготовность и нежелание абсолютного большинства российского общества вместе со средствами массовой информации разбираться в случившемся (в том числе в исторической ответственности за него СССР и Сталина, всей национальной политики коммунистической власти в послевоенной Югославии и на Балканах), подхлестнутые глубоким политико-экономическим кризисом в самой России, вылились в несравненно более простую, привычную форму неприязни к тому же «Западу», узаконили ее открытое выражение. Так, по данным на середину апреля, 56 процентов респондентов винят в военном конфликте вокруг Косово именно Соединенные Штаты и НАТО (8 процентов видят причину случившегося в «жестокости югославских властей», 11 процентов – в «провокациях албанских сепаратистов»). Соответственно, в сумме 53 процента опрошенных относятся сейчас к США, по их заявлениям, «в основном плохо» и «очень плохо».

При этом прежние составные части – скажем, элементы социалистической риторики – соединяются с неотрадиционными символами и идеями. Они в советское время были запрещены, вытеснены из сознания, полускрыты и в этом смысле составляют компонент сравнительно новый. Речь, например, о религиозных стереотипах, обрядовом православии, более того – о начатках оккультных и магических практик, которые (не в последнюю очередь,усилиями нынешних масс-медиа, включая рекламу) соединяются во фрустрированном массовом сознании с надерганными из случайных источников сведениями о новейших техниках самолечения, социальной терапии и т.п. Понятно, что все компоненты претерпевают в этом симбиозе самые неожиданные смысловые трансформации.

Однако совершенно уникальное значение в контексте всех последних лет в рамках русского мифа в целом приобретает, конечно. Отечественная война. Символический смысл перенесенных испытаний, цена завоеванной героизмом и терпением победы – а фактически это единственное позитивное событие всей советской истории – подкрепляют весь распадающийся сегодня базовый мифологический комплекс, соединяют его отдельные, разрозненные элементы – мотивы, героев, связанные с ними чувства, реальные воспоминания, ностальгические «фантомные боли». На нынешний день символы той войны и победы остаются, видимо, самым весомым, если вообще не последним позитивным доводом в пользу особого русского пути и особых качеств русского человека.