Знание-сила, 1999 № 09 – 10

Итак, я словно перешел в другой лагерь, образуемый Соболевым, Эстриным, мною, иллюстраторами, среди которых сразу выделился Николай Кошкин, наряду с фантазией обладавший нечеловеческой усидчивостью в изготовлении сложной графики. Это был другой лагерь, по отношению к редакторскому корпусу пребывавший в некоторой оппозиции.

Вообще-то редакторы относились к "нам" хорошо, и удачную картинку могли оценить – в особенности, если это была картинка не к "их" статье. Однако же оппозиционность была предначертана, и по двум обстоятельствам. Первое имело объективную природу. Статью загоняли в длинные столбцы гранок, и "мы" должны были все это выклеить по разворотам, блюдя как художественную логику оформления, так и земные интересы художников, труд которых оплачивался от площади картинки. Натуральным образом от ряда статей оставались "хвосты", что требовало сокращения уже отредактированных текстов. Как сочинитель текстов с изрядным опытом, я твердо знаю, что нет такой статьи, какую нельзя было бы ужать на 15 процентов – нередко с пользой для текста. Редакторы это тоже» конечно, знали, но, во-первых, не любили, чтобы их к тому понуждали "эти художники", а во-вторых, нередко имели дело с авторами, которые от прикосновения ножниц к их дитяти впадают в истерику.

Второе обстоятельство имело уже чисто психологическую подоплеку. Туту каждого свой вариант отношения. Ирина Прусс или Галя Вельская принимали свою участь в целом безропотно и любой вариант оформления встречали стоически. Карл Левитин был помешан на графике Маурица Эшера (у нас тогда, по дальности от центров западной цивилизации, его произносили: Эсхер) и готов был принять все, если угадывалась даже отдаленная связь с его метафизическим пространством или хотя бы имело намек на метаморфозис. Роман Подольный был наиболее свиреп в спорах, а Григорий Зеленко, зам.главного, скорее давал себя уговорить, хотя иногда и он мог закусить удила. Тогда оставалось идти к Нине Сергевне, которая к "нам" питала необъяснимую рационально слабость и нередко выдерживала натиск начальствующего люда как в обществе "Знание", в чьем ведении был журнал, так и в цековских лабиринтах.

Я был в несколько привилегированной позиции, так как будучи дизайнером (то есть относясь к "ним"), бывал также и автором статей, проходивших по ведомству разных редакторов (тем самым относясь вроде бы к "нам"), и, как герой Гольдони, стриг с этого купоны. Впрочем, чем глуше становилась обстановка во внешнем по отношению к редакции мире, тем более мы разгуливались. Соболев, которому книжно-журнальная графика надоела до смерти, занимался своей графикой, а в редакции всячески поощрял мои формальные эксперименты, по временам будучи вызываем к Нине Сергевне, у которой после еще долго не сходил с лица гневный румянец капитуляции перед соболевскими меандрами мысли. К нашему трио вполне и окончательно присоединился Виктор Брель г безроготно фотографировавший все, нто полагалось, но давно жаждавший вольного служения музам.

В обществе "Знание" рвали и метали: мало им было всяких вольностей, допускавшихся авторами статей, так тут еще и явно "буржуазные" картинки, причем неизвестно, что хуже – откровенный абстракционизм или напротив – псевдонатуралистический "сюр".

Перейдя к сочинению исторических или, если угодно, параисторических книжек, а значит, и статей и на этой почве задружившись с Романом Подольным, я наслаждался графическими игрушками. Сначала это были переосмысленные "серии" вроде иллюстраций к фантазму под названием "Закон для дракона", где я вырезал из ластика фигурку, мило кувыркающуюся в пространстве, а на линолеуме – симпатичненького дракона, распечатав его в таблицу цветовых переходов. Или – изготовление портрета вполне натуральной птицы из одних циркульных кривых. Потом мы взялись за "артефакты" из которых наименее трудоемким был скомканный и подожженный план Москвы (что-то там было наполеоновско-пожарное), превосходно сфотографированный Брелем в процессе горения. Средним по сложности было иллюстрирование добротной статьи о реставрации, для чего честной акварелью была написана псковская колоколенка в осеннем пейзаже, затем картинка была разорвана в клочья, а затем клочья – с пропусками – были наново выклеены на белом фоне. Самой же трудоемкой была картинка к статье Рыбкиной "Сельский мир". Для нее в "Детском мире" был куплен мячик, мячик был расписан мужиками, бабами и детишками – без пропусков, по-эшеровски; затем на линолеуме были нарезаны три северные избушки (без обмана, настоящие, из заповедника в Кижах); избушки были напечатаны на куске холстины; мячик уложен на холстину, после чего Витя Брель его спортретировал.

Академические начальники "Знания" шипели от возмущения, а Нина Сергевна забрала мячик в свой кабинет, потом перевезла его в кабинет уже в Кожевниках. Темпера посерела и потрескалась, но мячик покоился на отдельном столике, на своей избушечной тряпочке. Большей награды в моей граф-дизайнерской работе не случалось, хотя и медали, и дипломы за оную выдавались.

Журнал был своим, естественным местом для людей столь же разнообразных, как его тематика. Для того, чтобы найти имена широко известные, вроде Эйдельмана, достаточно перелистать 12-е номера за четверть века, но сколько было других, наподобие (хотя тут подобий не бывает) знаменитого Джо Гольдина, чьи могучая фантазия и необоримая воля гипнотизировали всех настолько, что множество людей годами помогали ему в реализации совершенно невероятных затей, вроде телемоста с Америкой. Журнал, редакция, "свой круг" – все это отражало время, даже когда ныряло в давнее прошлое. Все это подспудно готовило время Перестройки, которое – как положено в истории – лишило "3-С" его "изподглыбного" ореола, сотен тысяч читателей, и почти всех средств к существованию.

Журнал и наша жизнь с ним сами стали историческими реминисценциями.

Я увлекся политикой, затем работой в городах и с их жителями, затем – сетевыми изданиями в интернете, профессорствовал. Но когда все та же Ирина Прусс позвала написать несколько путевых заметок, бросил все, а когда все тот же Гриша Зеленко, давно уже главный редактор, сказал написать некие мемории, сел за эти.

Романа, увы, больше нет. Карл Левитин ушел в «Nature». Виктор Брель – давно признанный художник. Юрий Соболев вернулся к амплуа признанного графика и преподает в театральной школе, что в Царском Селе. Видимся раз в пять лет.

Нину Сергеевну Филиппову не видел давно, и этот мемуар следует считать запоздалым, быть может, признанием в неизгладимой симпатии к этой удивительной женщине.

Юрий Морозов