Эсме Швалль-Вейганд - Дар. 12 ключей к внутреннему освобождению и обретению себя

Развод не решит проблем, существующих в ваших отношениях, — ни с эмоциональной стороны, ни с психологической. Он просто даст вам официальное разрешение повторить ту же схему с кем-то другим! Развод не освобождает. Независимо от принятого решения — уйдет ли она от мужа или останется — Марине предстояло выполнить сложную работу. Прежде всего выявить запросы и ожидания, с какими она вступила в брак, а потом залечить раны, которые приобрела в этом браке и которые будут напоминать ей о себе до конца ее жизни, если она сразу не разберется с ними.

Сначала мы приступили к изучению ее ожиданий.

— Вы знали, что ваш будущий муж подвержен вспышкам гнева, когда принимали решение выйти за него? — спросила я.

— Нет! — она как-то неистово замотала головой. — Он легко покоряет сердца.

Опытный актер, ее муж знает, как обольстить аудиторию. Обаятельный, глубоко думающий, влюбленный в нее мужчина — до замужества Марина видела его только таким.

— А теперь вот, ботинки по дому летают, — вздохнула она.

— Почему вы так держитесь за эти отношения?

Как я уже говорила, каждая модель поведения удовлетворяет каким-то потребностям. Даже ужасные, во всем нас ограничивающие обстоятельства могут быть в чем-то нам полезны.

— Вы зависите от него финансово? Может, для яркости чувств вам нужно находиться в состоянии борьбы, противостояния?

— Я просто боюсь остаться одинокой.

Мы все носим в себе этот страх буквально с младенчества. Но если судить по рассказам Марины о детских и юношеских годах, проведенных в Западной Европе, о полном отсутствии внимания к ней со стороны родителей, то ее опасения остаться брошенной вполне понятны. Когда ей было четырнадцать лет, отец, заявив на прощанье, что больше не может выносить жизнь с ее матерью, ушел из семьи. С тех пор он ни разу не навещал детей, ни разу не позвонил узнать, как у них дела. Мать впала в такое отчаяние, что забросила все семейные дела, и Марине пришлось взвалить на себя ее обязанности по хозяйству: кормить и укладывать спать младших детей, допоздна стоять у плиты и готовить еду на следующий день.

Год спустя, когда пала Берлинская стена, мать совершенно обескуражила Марину своим заявлением, что познакомилась через газету с мужчиной из Восточной Германии и переезжает к нему вместе с младшими детьми. Марина вдруг узнаёт, что остается одна и ей самой придется позаботиться о себе. Мать передала Марине договор аренды на комнату в доме и уже на следующий день уехала. Она не звонила дочери более года.

То обстоятельство, что Марина вообще выжила в те годы, красноречиво свидетельствует о ее внутренней силе и стойкости. Она прожила в арендованной комнате несколько месяцев, когда в доме появились новые жильцы, ставшие ее соседями; отец этого семейства повадился по ночам захаживать к ней в комнату с бутылкой вина, не скрывая своих намерений совратить ее. Марина расторгла договор аренды, бросила школу и уехала в другой город. С того времени она начала колесить по странам Западной Европы, переезжая из города в город и постоянно меняя места работы. Если везло, присматривала за домами людей, уезжавших в отпуск; однажды попала в коммуну художников; и наконец прижилась на ферме при реабилитационном центре, где проходившие восстановительный период пациенты ухаживали за лошадьми. У Марины развилось опасное расстройство пищевого поведения, вызванное уверенностью, что ужаснее ее человека нет, — иначе почему она оставлена обоими родителями? Она надеялась, что если сможет исчезнуть, полностью стереть себя с лица земли, то родители, возможно, заметят ее отсутствие. Когда ей исполнилось шестнадцать, хозяйка реабилитационной фермы, сама законченная алкоголичка, выставила ее вон. Марина оказалась на улице, в каждой руке по чемодану, без дома, совсем одна. В отчаянии она позвонила матери, умоляя о помощи. Но мать, все еще продолжавшая налаживать личную жизнь, отказала ей.

— В тот момент я окончательно поняла, что в этом мире я совершенно одна, — сказала Марина.

В двадцать с небольшим лет она, все еще продолжая быть в поисках работы, приехала в Берлин; знакомые пристроили ее на обучение в какую-то танцевальную группу. Поселилась она в старом трейлере, стоявшем на заднем дворе школы. Жизнь ее была нелегкой. Трейлер не обогревался. Промерзая до костей, она с трудом пережила суровую берлинскую зиму, стойко выносила напряженные занятия. Но новая жизнь ее вполне устраивала. В танце она чувствовала себя сильной и свободной. Она уже не могла позволить себе и далее уничтожать свое тело и перестала изводить себя голодом — причем справилась с этим сама, без постороннего вмешательства. Марина открыла для себя радость движения, силу послушного и гибкого тела, способного выразить ее страсть и целеустремленность.

Она влюбилась в танцора из своей труппы — человека, выросшего в Восточной Германии и сформировавшегося в годы холодной войны, у которого были явно выраженные психологические проблемы в эмоциональной сфере. Во всяком случае, он так и не научился проявлять свою любовь.

— Пожалуй, как и мои родители, — горестно вздохнула Марина.

Он покончил с собой через два года, как они расстались. Умом она понимала, что в его смерти нет ее вины, что, даже если они были бы вместе, она вряд ли смогла бы его спасти. Но эта утрата нанесла ей серьезный удар.

— Его тело обнаружили лишь через несколько недель после смерти, — сказала она. — Он был совсем один.

Вступая в интимные отношения, мы все привносим в них какой-нибудь смысловой код, усвоенный нами еще в детстве. Это может быть незамысловатая, но запавшая в детскую душу идея — как, например, однажды сказанная моей матерью фраза, что «лучше уж плохой муж, чем никакой». Иногда мы можем что-то почерпнуть в поступке взрослого человека, иногда выуживаем эти смыслы из домашней атмосферы.

— Родная моя, — сказала я Марине, — я вот слушаю вас и просто ощущаю ту идею, что вы несете в себе: человек, которого вы полюбите, так или иначе вас бросит.

Она заплакала и обхватила себя руками, будто в комнате резко похолодало.

Когда мы чувствуем себя заключенными, нас угнетают вредоносные мысли, разрушительно действующие на нашу психику.

— Но в вашей истории, — продолжила я, — заложен совсем другой смысл: вы очень сильная женщина. И я четко это прослеживаю. Подумайте, когда-то вы, напуганная девочка, одиноко стояли с двумя чемоданами на незнакомой улице. Вам некуда было податься. Вы столько раз могли погибнуть, но вы выжили. Посмотрите на себя сейчас. Раньше вы так не любили свое тело, так его истребляли, но из этого — всего того, от чего вы упорно избавлялись, — вышло только хорошее. Вы сами хорошая.