Евгений Черноиваненко - Логика человеческой жизни

Утверждение нового научного мировоззрения, мутация природы знания имели резко негативные последствия не только для науки, но и для системы образования. Она всё меньше занимается собственно образованием, потому что раньше его главным инструментом было знание, имевшее личный характер и моральную составляющую. Теперь, когда знание их лишилось, оно утратило и свой воспитательный потенциал. Теперь воспитание – это принуждение к соблюдению определённых норм главным образом дисциплинарного характера, а просвещение – жёсткое навязывание неких часто малопонятных догм, которые необходимо усвоить, не подвергая критике. Добиться того и другого проще всего с помощью насилия. Принуждение и навязывание было и раньше, особенно в школе, но теперь они становятся единственными методами воспитания. Конечно, воспитывать можно и с помощью насилия, вот только какие качества можно воспитать насилием? Антуан де Сент-Экзюпери сказал, что в своё время Декарту, Паскалю и Ньютону сначала воспитывали душу, а потом давали знания. Теперь душу уже не воспитывают. Да и со знаниями теперь всё иначе.

Когда в течение одного только XVIII столетия объём информации вырос стократно, университет уже не мог себе позволить половину времени обучения отдавать на подготовку человека к жизни, и только половину – на подготовку специалиста к профессиональной деятельности. Теперь он едва успевает дать студенту хоть самые важные из бесчисленного множества сведений, которые могут понадобиться будущему специалисту. Теперь всё время обучения отдаётся подготовке к профессии – не к жизни вообще, а к выполнению определённой функции в работе общественного механизма. Специальности становятся всё более узкими и всё менее связанными одна с другой. Это отражается в увеличении количества факультетов. Университет, по словам Карла Ясперса, начинает выглядеть, как «агрегат школ, которые не имеют никакого отношения друг к другу, или же, как духовный магазин, в богатстве ассортимента которого каждый может приобрести желаемое… Так оказался утерянным смысл единства университета», что вело университет к гибели («Идея университета», 1946). Классический университет вырождался в то, что в конце XX века назовут «предпринимательским» или «прагматическим» университетом. Но какие бы эпитеты ни подыскивали конгломерату профессионально-технических училищ, это не делало его университетом. У Вильяма Ридингса, автора книги «Университет в руинах» (1996), было достаточно оснований считать, что «…больше нет никакой идеи Университета, или, скорее, что эта идея утратила всё своё содержание», что современный университет «… нужно понимать как бюрократическую систему, внутренняя регуляция которой является целиком её собственным делом и никак не связана с более широкими идеологическими императивами».

Учебные предметы – это отдельные науки, научные дисциплины или специализации. По каждому из них нужно усвоить определённое количество знаний – сведений, объём которых из года в год растёт. Но теперь уже университет не даёт студенту систему основополагающих представлений о мире, с которой когда-то знакомил его философский факультет. Поэтому отдельные знания-сведения по отдельным наукам и дисциплинам теперь не соотносятся с этой системой и уже не приобретают благодаря этому связность и упорядоченность.

Главной задачей ученика и студента становится запоминание больших объёмов разрозненных и потому труднозапоминаемых сведений по каждому предмету. И у учащихся вырабатывается оперативная память, способная удерживать некий массив сведений нужное время – до контрольной, до зачёта, до экзамена, – а потом освобождающая себя для новой порции сведений. Попробуйте через год после экзамена по любому предмету ещё раз устроить тем же студентам тот же экзамен по тем же вопросам – вы убедитесь в том, что они помнят уже меньше половины того, что помнили год назад. В прежние годы мне не раз доводилось по распоряжению министерства организовывать на своём факультете такие повторные экзамены по разным предметам, и я имел возможность в этом убедиться. А если бы провести повторный экзамен через три года? Мне не приходилось этого делать, но, думаю, результаты были бы просто плачевными. А теперь спросим себя: с чем же в итоге выходит большинство выпускников из школы и университета? Нужно ли удивляться тому, что они потом способны совершенно серьёзно обсуждать с журналистом дуэль поэта Лермонтова, убитого в 1841 году, и прозаика Булгакова, родившегося через 50 лет (напомню, что об этом опросе речь шла в 9-й главе)?

Но даже и самая хорошая память может подвести, и мы всегда этого опасаемся. Стремясь запомнить новый материал, мы боимся что-нибудь забыть, а страх ещё больше дезорганизует память. От нашей памяти зависит оценка, которую мы получим, а плохая оценка влечёт за собой неприятности, нередко – наказание. Вот почему учёба, в основе которой лежит запоминание, неразрывно связана со страхом. Вот почему почти каждый урок – это испытание для нервов. (Вспомним помещённое в 8-й главе этой книжки стихотворение Александра Кушнера «Контрольные», заканчивающееся строками: «И в пальцах дрожал у него треугольник. / Сегодня бы, взрослый, он это не вынес»). А ведь страх – это то, что разрушает человека больше всего.

Это не сегодняшняя проблема: так, ещё в 1928 году молодой врач Виктор Франкл, стремясь предотвратить самоубийства среди студентов, открыл в Вене консультационный центр для них, и вскоре количество самоубийств молодёжи стало заметно снижаться; а в 1930 году Франкл в венской клинике Ам Розенхугель разработал программу психологической помощи студентам вузов перед сложными выпускными экзаменами и потом гордился тем, что в этом году впервые за много лет не было ни одного случая суицида на этой почве.

Это проблема не сегодняшняя, но и сегодняшняя тоже. Каким вырастет человек, всё детство и вся юность которого прожиты в страхе? И ведь это не какой-то абстрактный среднестатистический человек – это ваш сын, ваша дочь, ваши внуки, уважаемый читатель. Во имя чего мы обрекаем их на это?

Поставленный вопрос – вовсе не риторическая фигура. Мы должны ответить на него, если хотим докопаться до всех главных причин, породивших кризис образования.

Тот факт, что главным в обучении теперь становится память, открывает нам одну очень важную вещь. Раньше настоящее знание, имевшее благодаря личному характеру непосредственное отношение к жизни студента, учившее, как жить, ежедневно воплощалось в поступках человека. Но поступок – это уже органичная часть жизни. Таким образом, знание оказывалось не просто знанием о жизни – оно было самой жизнью человека. Знание существовало в состоянии бытия.