Евгений Черноиваненко - Логика человеческой жизни

Для Фромма, как и почти для всех, кто когда-либо обращался к этой проблеме, стремление к обладанию или бытию – это не просто разные желания человека, это два главных способа человеческого существования, две принципиально разные ориентации человека в мире, это две очень разные структуры человеческого характера, преобладание одной из которых определяет то, что человек думает, чувствует и делает. Насколько свободны мы в выборе этих ориентаций?

По мнению Эриха Фромма, мы не рождаемся предназначенными либо для обладания, либо для бытия; обладание и бытие – это дороги, которые выбираем мы сами.

Хотя великие Учители человечества призывали делать выбор в пользу бытия, само человечество чаще предпочитало обладание, причём с развитием цивилизации и утверждением идеи индивидуальности обладание всё более становилось всеобщим выбором. Эта тенденция обозначилась уже в XII веке, хотя в целом для Средневековья свойственна ещё установка на бытие. В книге Филиппа Арьеса «Человек перед лицом смерти» читаем: «Каждый был с рождения обречён той или иной участи, которую он не мог, да и не надеялся изменить. Никто не имел власти над своей судьбой. Напротив, начиная с XII в. мы видим, как у богатых, образованных, могущественных появляется мысль об индивидуальности человеческой биографии. Биография эта поначалу включала в себя лишь деяния, хорошие или дурные, сводясь к принципу „быть”. Позднее в неё стали входить также вещи, как и любимые существа, дорогие люди, что дополнило принцип „быть” принципом „иметь”. Смерть была теперь не только завершением бытия, но и расставанием с тем, что человек имел. Вид смерти отравлял радость обладания и пользования вещами».

Страсть к обладанию возрастала с увеличением продолжительности человеческой жизни. Особенно заметно это стало в XVIII веке. Пьер Шоню в книге «Цивилизация Просвещения» пишет в связи с этим: «Приумножение внутренней обстановки в XVIII веке – общая ситуация для всех слоёв общества. Последовательное изучение описей имущества умерших позволяет отметить, что во Франции даже в самой бедной среде в течение столетия наблюдается увеличение движимости почти вчетверо. Ничто не говорит столь красноречиво о скромном, но ощутимом росте уровня жизни. Это четырёхкратное увеличение мы наблюдаем на уровне престижного жилища, городского особняка, сельской усадьбы. С середины великого царствования и до середины эпохи Людовика XV число предметов мебели в комнате вырастает примерно вдвое; ещё одно подобное удвоение происходит с 1750-х по 1790-е. „Самые значительные дома при Людовике XV насчитывают дюжину комнат, от пятнадцати до двадцати при Людовике XVI, редко больше. Мебели ещё не так много: загромождение произойдёт в XIX веке” (П. Верле)».

Разумеется, в королевских дворцах комнат было куда больше, причём их количество уже в XVIII веке растёт просто фантастическими темпами. Вот три примера из истории Санкт-Петербурга. Выстроенный в 1713 году Доменико Трезини Летний дворец Петра I в Летнем саду был двухэтажным и насчитывал всего 14 комнат. В 1735 году, всего через два десятилетия, уже при Анне Иоанновне, Бартоломео Франческо Растрелли завершает строительство императорского Зимнего дворца (3-го в истории Петербурга), в котором было уже 4 этажа, 70 парадных залов, более 100 спален, галерея, театр. Наконец, в 1762 году тот же архитектор достраивает новый Зимний дворец (5-й), ставший самым высоким жилым зданием Петербурга. В нём на площади 60 000 квадратных метров располагалось около 1500 комнат.

XIX век становится веком промышленности, стремительно вытесняющей кустарное мануфактурное производство. Убедительными свидетельствами её триумфального развития становятся всемирные промышленные выставки в Лондоне (1851) и Париже (1867). Промышленное производство делает вещи всё более доступными, и они всё активнее заполняют пространство человеческого жилища. В английском викторианском стиле на рубеже XIX–XX веков загромождённость интерьера бесчисленными вещами и вещицами становится едва ли не главным стилеобразующим фактором.

Жизнь человека всё больше служит производству вещей и всё чаще оправдывается их потреблением. Большинство усматривало в этом прогресс, но находились люди, разглядевшие за этим признаки упадка и дегуманизации, движения к новому варварству. В книге «Здоровое общество» (1955) Эрих Фромм писал: «Бургардт и Прудон, Толстой и Бодлер, Маркс и Кропоткин исходили из понимания человека, по сути своей религиозного и морального. Человек – это цель, и он никогда не должен использоваться как средство; материальное производство существует ради человека, а не человек – ради материального производства; цель жизни – это развёртывание творческих сил человека; цель истории – это создание общества, управляемого на началах истины и справедливости, – вот принципы, на которых явно или косвенно была основана вся критика современного капитализма. Свобода для Маркса – это не только свобода от политического подавления, но и свобода от власти над человеком вещей и обстоятельств. Свободный человек – это богатый человек, но богатый в смысле не экономическом, а человеческом. Богатый человек, по Марксу, – это человек, который есть многое, но не тот, кто имеет многое».

События 1-й половины XX века подтвердили сомнения в том, что производство и потребление вещей способны сделать человеческую жизнь гармоничнее и гуманнее. Но даже после двух мировых войн мы продолжали идти по тому же пути. Трудности военного и послевоенного времени ещё больше усиливали желание жить в комфорте. Вещи помогали отделить свой маленький удобный и уютный мирок от большого мира, полного тревоги и беспокойства. Покупая то, что покупали или стремились купить все остальные, я чувствовал свою общность с другими, а свою жизнь – наполненной смыслом. Приобретая престижные вещи, я утверждался в собственной значимости и успешности своей жизни. Приобретение вещей и зарабатывание денег для этого помогали забыть о страхе смерти. Таким образом, подчинение своей жизни обладанию позволяло – пусть иллюзорно – преодолевать три главных страха нашего бытия. Стоит ли удивляться тому, что обладание оказывалось столь привлекательным для подавляющего большинства людей? Стоит ли удивляться тому, что во 2-й половине ХХ века западное общество само начинает характеризовать себя как общество потребления?

Потребление, согласно Эриху Фромму, – главная для современного общества форма обладания. Но, основав свою цивилизацию на потреблении, сделав свою жизнь комфортнее, мы вовсе не сделали её счастливее. Почему? Как мы уже говорили, когда обсуждали негативные стороны богатства, человек путём приобретательства стремится заполнить свою внутреннюю духовную пустоту, свой так называемый экзистенциальный вакуум. В результате этого, как убедительно показал ещё Маркс, человек овеществляется. По Фромму, современные потребители могут определять себя с помощью следующей формулы: я есть то, чем я обладаю и что я потребляю. Это вовсе не метафора – это основа самосознания человека-потребителя. Позволю себе ещё раз процитировать высказывание из книги «Дар психотерапии» американского врача Ирвина Ялома о мышлении вполне состоятельных людей, ставших, однако, его клиентами: «Они осознают бессмысленность и иррациональность получения ещё больших денег, когда у них уже больше, чем они могут потратить за всю свою жизнь. Но это не останавливает их. Они осознают, что отнимают время, которое могли бы провести в своих семьях, со всем тем, что близко их сердцу, но они просто не могут бросить эту игру. Они должны совершать сделки. Один солидный предприниматель, занимающийся недвижимостью, рассказал мне о своём страхе, что он просто исчезнет, если остановится » (выделено мной. – Е.Ч. ). Этот пример позволяет увидеть, что стремление к обладанию часто связывается в нашем сознании и подсознании с инстинктом самосохранения, благодаря чему это стремление и становится таким сильным.