Ева Иллуз - Почему любовь ранит? Социологическое объяснение

Эти объяснения имеют решающее значение для определения места любви в контексте асимметричного распределения власти. Но их общим недостатком является патологизация мужского поведения и сопутствующее ей утверждение и восхваление женской психики и (предположительно, женской) модели близких отношений. Социологам следовало бы с подозрением относиться к объяснениям, которые априори патологизируют формы поведения. Психологические объяснения, в частности, вызывают подозрения, поскольку они потенциально опираются на модель здоровой психики, которая предполагает, что близость является «нормальным» и «здоровым» состоянием, к которому все мы должны стремиться, и тем самым отрицает эмпирическую и нормативную возможность того, что отдельные лица или группы людей могут отвергать близость и не быть психически ущербными при этом. Иначе говоря, невзирая на то, что я как феминистка нахожу нынешнее состояние гетеросексуальности угнетающим, я хочу проанализировать его, не претендуя на то, что женский способ управления межличностными отношениями является нормой, критерием, которым должно измеряться поведение мужчин. Такое предположение может отодвинуть на второй план то, что для социолога культуры является более интересным, а именно: на какие социальные условия реагируют мужчины, сопротивляясь обязательствам? Принятие «близости» в качестве нормативного критерия не позволяет нам задаться вопросом, является ли (мужское) поведение стратегическим и рациональным ответом на новые социальные условия, в частности на новую экологию сексуальных связей и архитектуру романтического выбора. Если мы серьезно относимся к предположению, разделяемому феминистками и социологами, что психика пластична и что близость является скорее институтом, чем мерилом зрелой психики, то мы не должны использовать эту модель для психодинамического измерения нежелания мужчин связывать себя обязательствами.

Эти наблюдения вдохновлены Бруно Латуром, который утверждает, что в процессе изучения научных противоречий социолог/антрополог должен рассматривать все стороны в споре как равнозначные [192] Латур Б. Мы никогда не были современными. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1993 [ Latour B. We Have Never Been Modern. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1993]. . Рассматривая научную теорию, касающуюся теории микробов во Франции конца XIX в., Латур не берется утверждать, что Пастер «победил» [193] Латур Б. Надежда Пандоры: Очерки о реальности научных исследований. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999. С. 145–173 [ Latour B. Pandora’s Hope: Essays on the Reality of Science Studies. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999. P. 145–73]. . Принцип симметрии помогает нам избежать ловушек воспевания или обвинения одной позиции по сравнению с другой. Вместо того чтобы патологизировать поведение мужчин, следовало бы спросить, какие социальные отношения создают условия и вызывают у мужчин «страх» перед обязательствами или безответственность и какие культурные рамки делают такое поведение значимым, допустимым и доставляющим удовольствие. Чтобы прояснить эмоциональные механизмы выбора и взятия обязательств, нам нужно подойти к мужскому нежеланию связывать себя ими и готовности женщин их принять как к двум симметричным явлениям, озадачивающим и так нуждающимся в объяснении. Социология в первую очередь интересуется социальными условиями, которые создают определенные модели личности более доступными, чем другие, и теми дилеммами, на которые эти культурные модели могут реагировать стратегически. Каковы же эти условия?

Если проблема взятия обязательств не проистекает из негативного восприятия брака и того факта, что мужчины более избирательны, чем женщины, то можно с полным основанием утверждать, что она обусловлена тем, как мужчины и женщины контролируют и формируют свой выбор для вступления в отношения, т. е. тем, каким образом свобода закрепляется юридически. Взятие обязательств — это реакция на комплекс возможностей, которые, в свою очередь, влияют на процесс привязанности, т. е. на скорость, с которой развиваются отношения, на их интенсивность и на способность проецировать их в будущее. Следовательно, вопрос можно сформулировать следующим образом: какой комплекс возможностей вызывает страх перед обязательствами? Если, как я утверждаю, взятие обязательств является стратегической реакцией на возможности, то есть все основания утверждать, что эмоциональная организация страха перед обязательствами формируется изменениями в экологии и архитектуре выбора, т. е. социальными условиями и когнитивными способами, с помощью которых люди делают выбор и вступают в серьезные отношения.

Историк Джон Тош утверждает, что в западных обществах мужественность «проявляется в трех сферах: дом, работа и мужские сообщества» [194] Тош Дж. Мужественность и маскулинность в Великобритании девятнадцатого века: размышления о гендерной роли, семье и империи. London: Pearson Longman, 2005. С. 35 [ Tosh J. Manliness and Masculinities in Nineteenth-Century Britain: Essays on Gender, Family and Empire. London: Pearson Longman, 2005. P. 35]. . Непререкаемый авторитет в семье, способность зарабатывать на жизнь самостоятельным, не подневольным трудом и способность заводить нужные связи в добровольных сообществах, закусочных и клубах, которые практически исключают женщин, традиционно являются тремя столпами мужественности. Капитализм и демократическое устройство общества знаменуют собой очень важное изменение в этой трехсторонней структуре: начиная с XX в. феминистское движение и его влияние на политическую, экономическую и сексуальную сферы последовательно и эффективно оспаривали и подрывали власть мужчины в семье. Кроме того, рост бюрократических организаций и оплачиваемой работы женщин умерил независимость мужчин, это привело к тому, что большинство из них в настоящее время работает под руководством других мужчин и/или женщин, а большинство чисто мужских площадок для общения и взаимодействия (за заметным исключением спортивных) существенно сократилось, и гетеросоциальный отдых стал нормой для большинства заведений. Таким образом, по предположению Тоша, если мужественность является «социальным статусом, проявляющимся в определенных социальных контекстах» [195] Тош Дж. Мужественность и маскулинность в Великобритании девятнадцатого века: размышления о гендерной роли, семье и империи. London: Pearson Longman, 2005. С. 35 [ Tosh J. Manliness and Masculinities in Nineteenth-Century Britain: Essays on Gender, Family and Empire. London: Pearson Longman, 2005. P. 35]. , то, очевидно, что некоторым элементам, составляющим этот статус, и самим контекстам был нанесен значительный урон с наступлением эпохи модернизма. Независимость, авторитет в семье и мужская солидарность — все это было сведено на нет, а традиционная мужественность даже превратилась в признак противоположного статуса — в культурно закодированную мужественность рабочего класса. Именно в этом контексте сексуальность стала одним из наиболее значимых признаков мужественности. Как утверждается в главе 2, сексуальность предоставляет статус. Сексуальная привлекательность и сексуальность стали признаками гендерной идентичности и того, что в рамках этой идентичности принимает форму статуса [196] Здесь я должна пояснить, что я не подразумеваю сексуальность как мужской статус, как процесс социального разграничения, используемый в качестве замены традиционных мужских механизмов различения. Скорее, я утверждаю, что есть два параллельных процесса, которые создают матрицу: ослабление традиционных мужских символов статуса, с одной стороны, и централизация сексуальности как статуса — с другой. .