Елена Попова - Укутанное детство. Не прячьте детей от жизни

Насилие начинается с несоответствия. Это крик там, где можно понять, молчание — когда надо кричать, равнодушие — когда надо действовать. Я думаю, что насилие — это лень и преступная халатность по отношению к душе ребенка.

Психологическое насилие проникает повсюду в обществе именно за счет того, что граница между воспитанием и насилием размытая, нечеткая. Нет благополучных островков, это миф.

Андрей Максимов в своей книге «Как не стать врагом своему ребенку» пишет: «Вера ребенка матери безгранична… Что делает детеныш, когда падает? Начинает плакать? Нет. Он смотрит на мамину реакцию: будет она плакать или нет. И если она причитает, он тотчас начинает рыдать вслед за ней. А если смеется — тоже улыбается. Не удивительно ли. Ребенок верит маме больше, чем самому себе! ‹…›

Вся жизнь ребенка — это постоянное самосознание. Думаем ли мы, взрослые, о формировании ребенком взгляда на самого себя? ‹…›

Многие проблемы, возникающие у родителей, появляются именно потому, что им кажется, будто ребенок — это не совсем человек»[3].

Печально, если не сказать — трагично, что в отношении детей мы не используем главный, универсальный принцип человеческого общения: относись к другому так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе. Подумайте, разве мы хотим, чтобы дети относились к нам агрессивно?!

Каждый день ребенка гораздо больше наполнен жизнью, чем тот же отрезок времени существования взрослого, и трагедия в том, что, отталкивая ребенка сейчас, мы, взрослые, лишаемся чего-то важного. Возможности стать лучше, ближе, легче. Лишаемся общения, того общего, что у нас есть с нашими детьми. Эмоциональное насилие разъединяет надежнее любых границ и расстояний.

А еще оно может привести к алекситимии. Так называется затруднение в определении и описании собственных эмоций и эмоций других людей; в различении эмоций и ощущений тела; фокусировка на внешних событиях в ущерб внутренним переживаниям; склонность к конкретному, логическому мышлению при дефиците эмоциональных реакций.

Эмоциональная бесчувственность — печальное явление, которое, увы, встречается очень часто. Ее опасность хорошо демонстрирует пример с анальгезией — полным исчезновением боли. Человек может промокнуть насквозь от снега — и не дрожать, ошпарить руку — и не заметить. Болевой сигнал не доходит до мозга, теряется. Казалось бы, это ли не мечта: все человеку нипочем! Но опасность в том, что больные просто не представляют, что происходит с их телом. А врачи не знают, как лечить пациентов, которые не могут сказать, что у них болит. Так же и с эмоциями. Эмоции стоят на страже нашей души, чтобы мы знали, где нам больно.

И вот история.

Провожу первое занятие для диагностики готовности к обучению в школе. Один из этапов — «Тест тревожности»[4]. Детей вижу впервые. Большинство из них, глядя даже на контрольные картинки, где изображены действия, однозначно указывающие на насилие, отвечают, что все хорошо и ребенок изображен веселый. Я понимаю, что провела диагностику неправильно. Начинаю задавать наводящие вопросы. И получаю потрясающий ответ:

— Хорошие дети не грустят! И, конечно же, не плачут!

А поскольку это невозможно, они растут с осознанием, что они плохие! Психологическое насилие не позволяет развиваться чувственному опыту, так как в сознании ребенка между чувствами и опасностью стоит знак равенства. В современном мире грусть, злость, горе тоже под запретом. Внешнее важнее внутреннего.

Нашим родителям сложно понять наших детей. Я часто вижу, как бабушки сетуют на то, что внуки растут рохлями и мямлями, ведь старшее поколение было воспитано на таких рассказах, как, например, «Огурцы» Николая Носова. Мальчик признается, что украл огурцы, а мама настаивает на том, чтобы он пошел и вернул их. Несмотря на то, что рассказ пронизан верой мамы в чистоту и порядочность главного героя, есть в нем фразы, которые я считаю запрещенным оружием, хуже фугасных бомб:

«…Мама стала совать огурцы обратно Котьке в карман. Котька плакал и кричал:

— Не пойду я! У дедушки ружье. Он выстрелит и убьет меня.

— И пусть убьет! Пусть лучше у меня совсем не будет сына, чем будет сын вор.

— Ну, пойдем со мной, мамочка! На дворе темно. Я боюсь.

— А брать не боялся?

Мама дала Котьке в руки два огурца, которые не поместились в карманах, и вывела его за дверь.

— Или неси огурцы, или совсем уходи из дому, ты мне не сын!

Котька повернулся и медленно-медленно пошел по улице.

Уже было совсем темно.

„Брошу их тут, в канаву, а скажу, что отнес, — решил Котька и стал оглядываться вокруг. — Нет, отнесу: еще кто-нибудь увидит и дедушке из-за меня попадет“.

Он шел по улице и плакал. Ему было страшно».

Я понимаю, что сейчас покушаюсь на святое. На воспитание порядочности. Я согласна, что мама трудится и печется о душе ребенка так, как мне и не снилось. Но я также знаю, к чему приводят фразы «Лучше бы у меня не было сына!» и «Домой можешь не приходить!».

В рассказе «Огурцы» мальчик преодолел свой страх, стал сильнее, получил урок честности и ответственного поведения. Но получил он все это через травму. Не знаю, хватило бы у меня душевных сил отправить ребенка самостоятельно исправлять свою ошибку. Возможно, моей веры в него хватило бы только на то, чтобы сделать это вместе. Наша духовность зависит еще и от того, какие травмы способна выдержать наша душа. Мы проецируем свой опыт на других, предполагая, что другой сможет выдержать, а что нет, исходя из собственных представлений, а не из реалий душевного развития другого человека. У каждого из нас есть рамки, за которые страшно шагнуть, но если ты за этими рамками живешь, то страх может тебя убить.

…Рассказ Анны похож на сценарий фильма ужасов, но сама она — миловидная женщина с широкой очаровательной улыбкой и четким пониманием того, чего она хочет. Ее запрос на психологическую помощь очень прост и реалистичен. Она хочет понять, что ей нужно сделать, чтобы ее семилетний сын не покалечил трехлетнюю дочь. У сына серьезное отставание психологического развития, у дочери — глубокий аутизм и синдром дефицита внимания с гиперактивностью. То есть сын не отдает себе отчета в том, что можно делать с живым человеком, а чего нельзя. На фоне стресса он прыгает со спинки дивана сестре на голову и хохочет. Девочка в силу своей болезни не уворачивается, только громко кричит. А стресс у сына развился из-за того, что недавно их папа повесился у них на глазах, и мама вытаскивала его из петли, но спасти не успела. После похорон свекровь выгоняет ее вместе с детьми из квартиры, поскольку они никогда там не были прописаны. При всем этом Анна невероятно спокойна:

— Да, у меня горе, но у меня еще и дети. Если я сломаюсь, слягу, то о них совсем некому будет позаботиться.