Борис Шипов - Великая ложь. Теория любви: мифы и реальность.

Нелишне напомнить также, что именно К. Маркс извлек из забытья никем не замеченную книгу Л.Моргана «Древнее общество», а Ф. Энгельс на 72-м году жизни, по горло занятый подготовкой к изданию «Капитала», не оставил без внимания и тепло отозвался о докладе российского этнографа Л.Я. Штернберга про гиляков, опубликованном в русской(!) газете на русском языке.

Ф.Энгельс, в отличие от тех, кто свысока смотрит на него в XXI веке, знал древнегреческий язык и мог анализировать античную литературу на предмет отсутствия или присутствия там любви не по переводам и пересказам, а по оригиналам, которые в XIX веке уже были известны. И нового на этот счет в XX веке появилось очень мало.

Тробрианская любовь

В трудах некоторых антропологов встречаются утверждения, что любовь у дикарей хотя бы изредка, но все же наблюдалась. В знаменитом капитальном труде Б.Малиновского «Сексуальная жизнь дикарей Северо-Западной Меланезии» читаем: «Хотя свод общественных законов не способствует романтическим чувствам, романтические элементы и поэтически окрашенная любовная привязанность не вовсе отсутствуют в тробрианском ухаживании и браке» {122}.

К сожалению, здесь у автора, при всех его несомненных научных заслугах, путаница в мыслях и в терминологии — как и у всех, кто пишет про любовь. Один согласен считать «настоящей» любовью только раскаленную страсть, к тому же непременно выраженную в самой изысканно- благородной форме; другой, разглагольствуя вроде бы о любви, на самом деле имеет в виду всего лишь сексуальные предпочтения; третий — это как раз и относится к Малиновскому — приклеивает один и тот же словесный ярлык к таким видам отношений между полами, между которыми различий куда больше, чем общего.

Малиновский называет любовью и то, что описывают в европейских романах, и то, что он наблюдал на Тробрианских островах, однако при этом сам же признает: «Любовь обрушивается на них — как и на нас — вследствие пер­вого потрясения, вызванного красотой и обаянием личности; но различия в традициях и культуре приводят в дальнейшем к несхожим результатам» {123}. И чем внимательнее читаем труд выдающегося антрополога, тем больше видим этих самых несхожих результатов, то есть несхожих проявлений.

Начнем с главного различия. Обязательная, можно сказать, определяющая черта «нашей» любви в том, что это влечение только к одному (к одной). Истинно влюбленного все прочие лица как сексуальные объекты не интересуют. Измена для него невозможно даже в мыслях. Человеку, воспитанному в нашей культуре, весьма затруднительно представить себе любящую пару, в которой оба изменяют друг другу при каждом удобном случае, с удовольствием и с первым встречным.

В тробрианской любви, по словам самого же Малиновского, в этом смысле все не так, как у нас. Перед установлением более или менее постоянных половых отношений, ведущих к браку, даже самые юные тробрианцы обладают уже весьма обширным сексуальным опытом, с которым наши представления о «романной» любви согласуются очень плохо. Тробрианские дети приступают к эротическим играм очень рано: девочки — с 4-5 лет, мальчики — чуть постарше. Взрослые относятся к их забавам совершенно равнодушно либо с благодушным одобрением. «Некоторые из моих информаторов настаивали, что такие маленькие дети женского пола действительно имеют половые сношения с проникновением» {124}.

В отношении самых маленьких девочек Малиновский своим информаторам не очень-то верит, но достаточно уверенно заявляет: «Если же мы отнесем начало реальной сексуальной жизни к возрасту от 6 до 8 лет — в случае с девочками, и от 10 до 12 лет — в случае с мальчиками, то мы, возможно, не очень сильно ошибемся в отношении как тех, так и других. И с этого времени сексуальность постепенно обретает все большее и большее значение по ходу жизни…» {125}. «Когда мальчик или девочка вступают в подростковый период, их сексуальная активность приобретает более серьезный харак­тер. Мальчик или девочка хотят обрести гораздо больший опыт; он или она еще наслаждаются перспективой полной сво­боды и не имеют желания принимать на себя обязательства. Хотя им и приятно думать, что их партнеры хранят им верность, тем не менее молодые любовники не чувствует себя обязанными отвечать взаимностью на такую преданность» {126}.

«По мере того, как идет время, а мальчики и девочки становятся старше, их любовные связи длятся дольше, а взаимные узы тяготеют к тому, чтобы стать более прочными и постоянными. В это дело начинают вовлекаться практические соображения, и раньше или позже человек начинает думать о том, чтобы закрепить одну из своих связей посредством брака» {127}. «Однако они все еще не отказались от личной свободы, и в определенных ситуациях, когда допускаются большие вольности, помолвленные парочки неизменно разделяются и каждый партнер проявляет “неверность”, сходясь на время с новым “объектом”. Даже при обычном ходе деревенской жизни девушка, заведомо, собирающаяся выйти замуж за конкретного парня, как правило, одаривает своей благосклонностью и других мужчин, хотя при этом должна соблюдаться известная мера внешних приличий …» {128}.

К «одариванию девушками своей благосклонностью и других мужчин» следует добавить также:

– сексуальное обслуживание гостей из других деревень на погребальных поминках;

– такое же гостеприимство, предоставляемое чужакам: «То, что местным девушкам следует спать с гостями, считалось правильным и санкционировалось обычаем» {129}. «Гостеприимство, любопытство и очарование новизны, возможно, делали такую обязанность не слишком обременительной» {130}. Причем в обоих случаях «их постоянные возлюбленные не должны им мешать — и не делают этого»;

– наконец, katuyausi — любовные экспедиции, когда все девушки одной деревни направляются с визитом на одну ночь к парням в соседнюю деревню. При этом «инициатива при выборе пары должна исходить от хозяев, и этикет требует, чтобы каждая гостья приняла любое предложение» {131}.

Устраивались «девичьи эскапады», как их называет Б. Малиновский, девушками вовсе не из-под палки: «В вопросах любви тробрианская женщина не считает себя ниже мужчины и не отстает от него по части инициативы и самоутвер­ждения. Ulatile имеет свой аналог в katuyausi — любовных экспе­дициях деревенских девушек в другие общины.

Порой такие экспедиции происходят просто для того, чтобы отомстить за слишком частые ulatile своих парней. Или — как это бывает в прибрежных деревнях — мужчины долго отсутствуют по причине рыбной ловли, торговли или морских плаваний, и де­вушки ищут утешения в другой деревне. Порой побудительные причины имеют более выраженный женский характер. Девушки, накопив необыкновенно великолепный запас травяных юбок, хотят продемонстрировать их на более широкой сцене, нежели их собственная деревня. Кое-кто из моих циничных информаторов утверждал, что для девушек экспедиция katuyausi — лучшее сред­ство пополнить свои запасы орехов бетеля и табака, а также ук­расить свою коллекцию каким-нибудь браслетом или гребнем, понравившейся сумочкой или новым запасом бус» {132}.