Борис Шипов - Великая ложь. Теория любви: мифы и реальность.

То же самое пишет про нашу культуру и Малиновский: «Естественная страсть может довести мужчину и женщину до финальной фазы вопреки всем социальным и моральным правилам, но справедливо будет сказать тем не менее, что мужчин и женщин, принадлежащих к нашей культуре, настоящая любовь ведет не к непосредственному удовлетворению сексуальной потребности, а к постепенному подмешиванию чувственных элементов к общему духовному влечению. Личная близость в полноценной совместной жизни, санкционированной законом, является конечной це­лью нашей романтической идеологии…» {139}.

То есть для «нашей» настоящей любви — вначале личная близость в полноценной совместной жизни и только потом сексуальное удовлетворение как финальная фаза. Тробрианская любовь начинается с непосредственной просьбы о немедленном сексуальном удовлетворении, прекрасно обходясь без экзальтации, поклонения и личной близости: «… Важный пункт состоит в том, что совместные интере­сы данной пары ограничены лишь сексуальными отношениями. Любовники разделяют общую постель — и больше ничего. В том случае, когда имеет место постоянная связь с тенденцией пере­хода в брак, они разделяют ее регулярно; но они никогда не при­нимают пищу совместно; они не оказывают друг другу взаимных услуг, не обязаны помогать друг другу в чем бы то ни было…» {140}.

Наконец, и само ухаживание на Тробрианских островах происходит иначе, чем в любовных романах, где герой стремится завоевать сердце проявлением внимания, демонстрацией постоянства и силы своих чувств. Тробрианский мужчина не утруждает себя завоеванием сердца, а сразу же прибегает к насилию, правда, не к физическому, а к магическому. «Любовная история начинается привычным образом: юноша увлекается девушкой. Если чувство его безответно и сразу завоевать расположение девушки не удается, он прибегает к наиболее действенному средству ухаживания, то есть к магии» {141}.

Для тробрианцев магия — это не шуточки и не развлечение, не то что у нас, к примеру, девичьи гадания: «Здесь существует очень сильная убежденность, что любовная магия, должным образом осуществленная и не встретившая противодействия, — непобедима. Nanola (центр сознания и эмоций) мужчины или женщины не может сопротивляться полной и последовательно проведенной серии обрядов и заговоров…» {142}. «… Мои информаторы все как один согласно верили в силу любовной магии. На прямой вопрос я всегда получал одни и тот же ответ: “Если один мужчина красив, он хороший танцор, хороший певец, но не владеет магией, тогда как второй мужчина уродлив, хром и темнокож, но хорошо владеет магией, — то первый будет отвергнут, а второй любим женщинами”» {143}.

«Нашему» влюбленному, судя по романам, полагаются долгие и мучительные колебания и сомнения: достоин ли я? смею ли я надеяться на такое счастье? На острове, как видим, все очень просто: понравилась, но упирается, значит, применим решительные меры, чтобы сама пришла, рабски покорная. При этом Малиновский подчеркивает, что магическое воздействие — не отдельные эксцессы некоторых аморальных типов, а главное и даже единственное средство «ухаживания».

Перенесем подобную линию поведения в наш мир. «Она не хочет меня замечать? Ладно, достану психотропный препарат, надымлю им незаметно либо подсыплю в чашку — и в кровать ее». Это тоже «поэтически окрашенная любовная привязанность»? Если бы описать подобный «способ ухаживания» в романе, даже мужчины назвали бы его мерзким преступлением, не говоря уж про женщин.

Парование

Не любовь наблюдалась на Тробрианских островах, а парование. Этот термин был предложен Ю.И.Семеновым для обозначения более или менее длительных связей, возникавших между мужчиной и женщиной в период группового и парного браков. В своей книге «Происхождение брака и семьи» он тоже описывал Тробрианские острова и тамошние обычаи приводил именно в качестве примера парования.

Вроде бы очевидно, что кроме любви и промискуитета в отношениях полов может наблюдаться и нечто промежуточное. Промискуитет — это все со всеми без различия и без чувств. Любовь — стойкая захватывающая страсть, направленная на определенное лицо и исключающая влечение к другим лицам. Но ведь может быть не то и не другое: и не страсть, но и не полное безразличие: когда одного хочется больше, другого — меньше, а третий не нравится совсем. Этот промежуточный вариант и был обычным для группового и парного браков.

Особенность отношений, обозначаемых словом «парование», состоит в том, что «пока брак не был заключен, отношения между партнерами не влекли за собой никаких прав и не накладывали никаких обязанностей по отношению друг к другу. Иначе говоря, эти отношения не санкционировались обществом. Поэтому они могли быть в любой момент прекращены по желанию любой из сторон. Кроме того, даже длительное и прочное парование никак не ограничивало свободу индивидов: члены пары, продолжая сохранять связь, одновременно могли вступать и вступали в половые отношения с другими лицами» {144}. Вступали не задумываясь и с чистой совестью, без последующего морального похмелья, и столь же легко прекращали их.

«Не санкционировались обществом» означает, что в них все считалось нормальным и приемлемым, ничто не запрещалось и не предписывалось — как у нас в вопросах дружбы. Постоянная длительная связь или ряд кратковременных — ни то, ни другое не осуждалось и не ставилось в пример. Личной близости, а тем более, экзальтации и поклонения для вступления в половую связь не требовалось.

Различие между парованием и любовью огромно, и тем не менее даже самые светлые умы вроде Малиновского, как нельзя более компетентные в вопросах культуры, почему-то не замечают этого и, описывая парование, называют его «романтическим чувством, романтически элементом и поэтически окрашенной любовной привязанностью», внося тем самым полный хаос. А потому следует разобраться.

Как уже говорилось в самом начале книги, на протяжении последних веков наука и искусство с большим усердием внедряли в головы людей идею, будто существуют, с одной стороны, благородное и высокое чувство любви, основанное непонятно на чем, и, с другой стороны, в противоположность высокому чувству, замешанные на сексе, низменные и второсортные связи, именуемые «увлечением», «мимолетным интересом» и пр.

Это убеждение сидит в мозгу так крепко, что отношения между лицами, не состоящими в браке, поневоле оцениваются полярно: «любовь — разврат» — и третьего не существует. Если происходящее между ними нельзя назвать любовью, значит, это разврат. Иоанн Златоуст так и заявлял: «Разврат происходит не от чего иного, как от недостатка любви». При этом, соответственно, получается, что если их отношения причислить к разврату язык не поворачивается, значит, налицо любовь.