Мартин Робинсон - Быть мужчиной

Самостоятельность. Личный выбор и ответственность. Твоя жизнь формируется не только семьей, в которой ты вырос. В определенный момент ты сам становишься у руля. Если в прошлом есть стыд или травматический опыт, люди зачастую пытаются идти вперед, не оглядываясь назад, и это важное человеческое качество — мы можем оставить позади прошлое и боль и двигаться к новым свершениям. Такая жизнестойкость спасительна. Но если мы продолжаем прятать от себя прошлое, со временем оно способно взять реванш. Взгляд через плечо, отвращение к собственной руке, заставляющие снова и снова проигрывать перед мысленным взором сцены из прошлого. Рано или поздно придется разбираться с этим.

Социальные сети могут постоянно напоминать тебе о прошлых глупых твитах и тормозить твое личностное развитие, но их особая привлекательность состоит в том, что они дают возможность редактировать жизнь. Позволяют создать эдакого экранного «я» — отфильтрованного поверхностного персонажа, понятную публике личность, спектакль для толпы, которая никогда не увидит того, как трясет тебя за кулисами. Это вполне похоже на повседневную жизнь — показное гендерно-специфичное поведение, — однако социальные сети усугубили эти тенденции: они поощряют особый тип зависимости от собственного образа и оказывают кошмарное давление, требуя неустанно поддерживать его. Давление это вызвано желанием конкурировать с другими, выискивая фальшь или недостатки в образе, копаясь в старинных «удаленных» постах с целью найти доказательства аморальности, заслуживающей худшего, чем смерть, наказания — отмены.

Это давление накладывается на поток новостей о катастрофах, на навязчивый маркетинг со слежкой за телефоном, на одноклассников, возникающих из ниоткуда и тянущих обратно в прошлое, на симпатичных котяток и знаменитостей, говорящих глупости, — на все это, требующее внимания в постоянно ускоряющемся темпе. Выходные заполняются потоком электронных писем и приложениями для совместной работы, создатели которых поставили себе задачу сделать самую тупую офисную рутину затягивающей похуже наркотиков. Жизнь сегодня — это безумная попытка успевать хотя бы что-то, и в этой гонке легко теряются ваши более глубокие проблемы, желания, психологическая неустроенность.

Безусловно, это влияет на мужскую психику.

Много лет назад на мое детство опустилась тяжелая завеса, через небольшие отверстия в которой я мог иногда посматривать на то, что усердно старался забыть. Гиганты и лилипуты в опилках на Халлской ярмарке, запах жира и тянучек, возбужденные крики, папа держит обе мои руки в одной своей и дует на них. Половина сладкого яблока, термос с супом, беготня по пустым трибунам стадиона клуба Rovers субботним вечером. Бабушка и дедушка машут нам с поля Коттингема, а мы с сестрой и мамой несемся мимо на поезде в Беверли (в моих воспоминаниях они такими и остались — до сих пор машут вслед нашему поезду). Я постоянно прячусь за ногами матери от незнакомцев. Прячусь за диваном от пришельцев из «Доктора Кто». Прячусь на дереве в саду, пылая от стыда. Тащу чемодан с игрушками по дороге, убегая из дома в четыре года, уверенный в том, что мама все равно поймает меня — вечно убегающего, но никогда не уходящего насовсем. Затем я ухожу в себя. Подростковые годы были трудны и остались в глубокой тени. Внезапная вспышка в памяти освещает образы сексуальной тревоги, проведенные в спальне часы тупого паралича с расфокусированным взглядом; отключка, находясь в которой я потихоньку строил мужской панцирь, чтобы спрятаться в нем.

Часть процесса взросления ребенка — отторжение родителя. Я боюсь этого. Отцовство стало одной из причин, по которой я решил разобраться с тем, кто я такой; но что более важно — общение с детьми позволило мне легально и естественно демонстрировать нежность, любовь и уязвимость. Теперь я страшусь того неизбежного момента, когда мои повзрослевшие дети отторгнут меня и непременно увидят во мне того неловкого мужчину, который как-то написал в своей книге, что надо быть с ними нежнее.

Хитрость любого отца в таких обстоятельствах — оставаться рядом и ждать, потому что дети могут вернуться из темноты взрослой жизни. Мой отец поступил так, и я вернулся. Естественным образом наши новые отношения сводились в основном к разговорам о спорте в пабе, но со временем мы начали говорить и о семье. О его деде, который был, как я понял, крепостным у местного землевладельца; возможно, в этом причина моего беспокойства, которое я испытываю в присутствии высокопоставленных людей. Я слушал и о его отце, моем дедушке, работавшем в Халле кондуктором автобуса; у него, как выяснил отец, в городе была вторая семья, и ему пришлось пройти через развод во времена, когда никто не разводился. Хотя мы это никогда не обсуждали, это, безусловно, повлияло на моего отца: не совсем травма, скорее, осознание того, что в людях заключено больше, чем видно на первый взгляд. Каждый человек сложнее, чем кажется; просто обычно он этого не показывает. И ты сумеешь узнать об этом, лишь заговорив с ним. Я еще много чего могу поведать о своем старинном неприятеле — разговоре.

Я решил вернуться в «Мужской клуб Энди».

Свое возвращение я представлял в красках. Я сижу в круге, ожидая, когда до меня дойдет мяч, и ощущая наплыв эмоций. Ведущий спрашивает: «Есть ли что-нибудь, чем ты хотел бы поделиться?», и я сжимаю мяч. Словно видеокассету вставляют мне в голову, и вся моя жизнь несется в ускоренном темпе на внутреннем экране. Химические вещества и гормоны наполняют мою кровеносную систему. Датчики безопасности Стандартного Мужчины воют сиренами, полиция мужественности в моем сознании срочно выезжает на место, чтобы заткнуть мне рот, — и обнаруживает, что уже поздно.

Когда я был здесь в последний раз , — сказал бы я, — я не сумел признаться в том, что реально беспокоило меня. Теперь я собираюсь…

После паузы, во время которой все присутствующие затаили бы дыхание, я медленно, драматично поднял бы левую руку.

Моя рука деформирована. У меня на ней три пальца, а не… ну… как положено.

Мужчины смотрели бы на меня, но никто не был бы шокирован, все выразили бы лишь сочувственный интерес к тому, что я скажу дальше.

Это не очень-то ужасно — многие люди находятся в куда худшем положении , — произнес бы я весомо.

Проблема в том, что я прятал ее, засовывал в карман. То есть делал все возможное, чтобы затаиться, оставаться молчаливым и невидимым, не рискуя обнаружить свой дефект. И конечно, он пожирал меня изнутри — этот секрет, этот скрытый изъян. Если бы я поделился им, разобрался с собой, возможно, все пошло бы иначе. У меня, правда, и так все нормально: жизнь моя прекрасна, и боль мне причиняет не сама рука — ее причиняют годы молчаливых страданий из-за нее. Это полностью моя вина, и теперь я готов измениться.