Майкл Хебб - Поговорим о смерти за ужином. Как принять неизбежное и начать жить

Я сразу же решил, что звонок любой из матерей моих детей – да, речь идет о двух разных женщинах – осложнит нашу и без того непростую историю борьбы за родительскую опеку. На третьем месте в списке стояла моя мать, за ней – женщина, с которой я был жесток на свидании, а затем гениальная коллега, которую я отстранил от работы, хотя она не заслужила подобного наказания. Дальше шли куда менее значимые истории. Большую часть яда я вложил в главные отношения в моей жизни, предпочитая использовать отточенное презрение вместо прямых ударов.

Я позвонил маме и, с бешено бьющимся сердцем, попал на автоответчик, испытав огромное облегчение. Мой партнер Мэтт в это время звонил своей матери, и вот в середине их долгого, очень личного разговора мой телефон завибрировал. «МАМА» – высветилось на экране. Отойдя в сторонку, я поднял трубку.

Мы обменялись любезностями, затем я перешел к делу. Я честно рассказал обо всем, что понял о предстоящем конце ее жизни. Попросил прощения, что не говорил ей этого раньше. Сказал, что, как бы мы ни были далеки друг от друга в эмоциональном плане, она может рассчитывать на меня. Что, когда она выйдет на финишную прямую, я буду рядом, в любой момент. Что она может положиться на меня во всем, что ей не нужно беспокоиться. Что я возьму на себя всю рутину и позабочусь о ней. Мы плакали уже по обе стороны трубки. Уверен, она была так же поражена, как и я, когда на меня снизошло то откровение. Всегда предполагалось, что основной груз заботы о маме возьмет на себя мой брат, ибо такова была его роль в семье.

Сквозь слезы она проговорила, что понимает, как тяжело мне было говорить подобное, и что она ценит это. А затем произошло нечто, что я могу объяснить только волшебством.

Моя мама сама попросила прощения.

Она целиком взяла на себя ответственность за ту отчужденность, которая присутствовала в наших отношениях, и извинялась за то, что отталкивала меня, еще когда я был ребенком.

С самого моего детства мама всегда оборонялась. Все, что было хоть немного похоже на критику от меня, моего брата или от кого бы то ни было, она тут же оборачивала против говорящего. Но, когда я сказал маме, что буду рядом в момент ее смерти, когда она будет слабее и уязвимее, чем когда-либо, сорокалетний лед наших отношений растаял. Столкнувшись со смертью плечом к плечу с мамой, я смог простить ее, увидеть ее в новом свете. Через смерть, через мысли о смерти мы смогли воссоединиться.

Что же касается вопроса, который стоит в заглавии, то для меня он раскрывает наиболее прекрасные моменты заботы о другом человеке. А еще заставляет подумать об испытаниях, которые ждут впереди, и о возможности исправить все, прежде чем мы перевернем финальную страницу жизни.

В горных городках на северо-западе Южной Каролины подавляемые разговоры встречаются с той же частотой, что и кизиловые деревья.

Онколог, лечащий Бекки, ясно понял, что в ее семье не принято говорить о смерти и раке. Отец Бекки выразился так: «Мы здесь не произносим слова на букву «р». Несмотря на это, а, быть может, именно поэтому Бекки записалась на званый ужин о смерти и совместную медитацию. Ради этого она проехала по самому забитому в Америке шоссе за пределами Атланты по пути в маленький городок Серенбе.

Бекки уютно устроилась на плюшевых коврах в экосообществе на курорте, источающем южное гостеприимство. Медитация смерти вот-вот должна была начаться, ее проводила Энжел Грант, чей уверенный голос заполнил темную комнату. Десятки южан легли в «позу трупа» на спину, закрыв глаза.

«Сконцентрируйтесь на вашем теле, на том, как оно реагирует на мои слова, – сказала Энджел. – Сосредоточьтесь на внутренних ощущениях. Здесь нет правильного и неправильного пути…

Из семи миллиардов человек, живущих сейчас на планете, почти никто не будет жив спустя столетие…»

Она на мгновение замолчала, позволяя словам заполнить комнату. Затем продолжила: «Состояние разума в момент смерти необычайно важно: если мы цепляемся за жизнь, ощущаем какое-то препятствие на пути или сопротивление, то наши страдания соразмерно увеличиваются. Некоторые медсестры хосписа рассказывали, что те пациенты, у которых остались какие-то неоконченные дела, незакрытые эмоциональные вопросы, испытывают большую боль, умирая».

«На выдохе начинайте расслаблять мускулы от макушки до стоп, – учила Энджел. – Позвольте себе погрузиться в эту комнату, это тело, этот вдох».

Пока Энджел проводила 75-минутную медитацию, описывая процесс.

Для Бекки ее тело никогда не было «полноценным». Временами оно причиняло неудобство, порой служило инструментом, но никогда не выступало как источник мудрости, как нечто, к чему стоит прислушаться. Она старалась отключиться от всего, что организм сообщал ей.

И вот, получив это новое видение, группа постепенно возвращалась в настоящий момент. Бекки смотрела вокруг и видела в глазах каждого тот же отблеск понимания. Звон тарелок из соседней комнаты привлек внимание группы. Свечи были зажжены, вино разлито по глубоким бокалам, а на столах стояли блюда фермерского Юга. Каждый называл имя умершего близкого, зажигал свечу и поднимал бокал в его честь. А затем Энджел задала тот самый вопрос:

– Почему у нас не принято говорить о смерти? Мы боимся? Что именно нас так пугает?

«Я вообще не из тех, кто любит говорить на публику, – призналась Бекки, – но в тот момент я заговорила первой и полностью раскрылась. Никогда прежде я не могла рассказать, через что прохожу. Я боялась умереть, потому что знала, что моя семья пойдет против всех моих желаний. К примеру, где и как я буду похоронена. Мой рак будто высасывал жизнь из нашей семьи, я создавала сплошную неразбериху, ощущая себя словно слон в посудной лавке. Каждый раз это ощущалось словно напоминание, что я не имею права быть больной. И вот я оказалась в компании умных людей, которых действительно интересовали мои слова. Они слушали и задавали мне вопрос за вопросом. Стоило мне начать говорить, как болезнь внезапно перестала быть такой огромной».

Тот вечер стал первым проблеском на пути Бекки к исцелению. Когда она смогла открыто говорить о смерти, о болезни, которые заполонили все ее мысли с тех пор, как поставили диагноз, то увидела трещину в собственной жизни. К большому огорчению семьи, Бекки решила прекратить химиотерапию и отправилась в путешествие через всю Америку, чтобы поплавать в Тихом океане.

Осенью она собралась посетить уединенное место в Мехико с канадским врачом и писателем Габором Матэ. Каждый день Бекки присоединялась к кружку, организованному Габором. Не имея никакой официальной повестки, группа просто давала волю подавленным эмоциям: боли, страху, гневу, печали. Габор называет этот процесс «сострадательное дознание» и любит говорить, что самое милосердное, что он может предложить другим – это честность. Что касается научной подоплеки, то десятки исследований подтвердили, что подавляемые эмоции, загнанные в глубь подсознания, способны провоцировать болезни [37] See Gabor Maté, When the Body Says No: Exploring the Stress Disease Connection (New York: Wiley, 2011). Также см. Sandra P. Thomas, Maureen Groer, Mitzi Davis, Patricia Droppleman, Johnie Mozingo, and Margaret Pierce, “Anger and Cancer: An Analysis of the Linkages,” Cancer Nursing 23, no. 5 (October 2000): 344–349; FJ Penedo, et al. “Anger Suppression Mediates the Relationship Between Optimism and Natural Killer Cell Cytotoxicity in Men Treated for Localized Prostate Cancer ,” Journal of Psychosomatic Research 60, no. 4 (April 2006): 423–427; Petty Reynolds, Susan Hurley, Myriam Torres, James Jackson, Peggy Boyd, and Vivien W. Chen, “Use of Coping Strategies and Breast Cancer Survival: Results from the Black/White Cancer Survival Study ,” American Journal of Epidemiology 152, no. 10 (November 2000): 940–949. . Методы Габора напоминают ритуал исцеления одного из племен Замбии, о котором писал Майкл Мид. Когда член племени заболевает, принято считать, что в человеке поселился «зуб предка». Говорят, что зуб выйдет наружу вместе с правдой, поэтому все племя собирается, и больной дает волю сильным эмоциям, которые испытывает. Зуб «выходит из тела», и всякий присутствующий очищается, стоит лишь болезненной истине прозвучать прилюдно.