Майкл Хебб - Поговорим о смерти за ужином. Как принять неизбежное и начать жить

С тех пор Тони каждый день задавался вопросом: «Могу ли я чаще видеть жизнь так? Могу ли помнить о хрупкости того, что имею сейчас? Могу ли высматривать в отмирающей листве драгоценную вспышку света?»

Как-то мы с Энджел завтракали перед утренней встречей. Мы выбрали небольшое кафе в Западном Сиэтле, которое оказалось наполовину музыкальным магазином, наполовину забегаловкой. Играла песня Дэвида Боуи «Sound and Vision», я листал ленту в Facebook и неожиданно услышал: «…словно самый яркий свет во Вселенной погас. Мы будем скучать по тебе, звездный человек». Громкое «нет» отозвалось эхом в каждой клетке моего тела. Дэвид Боуи умер, и «Sound and Vision» играла, словно плач по нему.

Никогда прежде смерть музыканта или актера не оказывала на меня такого влияния. Я не осуждал тех, кто глубоко скорбит по знаменитостям, однако до того дня – 10 января 2016 года – я на самом деле не понимал их, и теперь понятия не имел, почему смерть Боуи так сильно потрясла меня. По щекам потекли слезы. Энджел встревожилась и нежно обратилась ко мне. Я почувствовал, что вот-вот разрыдаюсь, словно ребенок.

Я не самый горячий фанат Боуи, но сейчас, вспоминая тот момент, ту огромную скорбь, которую испытал, я понимаю, что сам факт его существования, его невероятно смелое, непоколебимое стремление расширить границы нашего сознания, подтолкнуть нас к грани или попросту сломать ее – все это давало мне ощущение безопасности в этом мире. Боуи бесчисленное количество раз давал многим из нас шанс исследовать наши возможности. Без него мир мгновенно опустел.

Боуи дал понять, что музыка затрагивает те стороны личности, которым не обязательно быть логичными, что она обращается к той части нашего сознания, которой слова не нужны, которая оперирует чувствами. Вот почему музыка и скорбь идут рука об руку. Трудно вообразить себе похороны или поминки без музыки.

Полагаю, что вопрос о том, какую песню вы бы поставили на собственных похоронах, способен разбить лед отчуждения на любом званом ужине.

И при этом это совершенно безопасный вопрос. Вы можете спросить об этом родителей, супруга, бабушек и дедушек, не опасаясь спровоцировать полномасштабную тревогу по поводу того, что вы заставляете их думать о собственной смерти. Мы живем в «эпоху плейлистов», так что этот вопрос может стать отправной точкой, с которой вы совершенно безопасно выйдете на важную тему. Я использую его, когда нужно заговорить о смерти с толпой незнакомцев, и, хотя в ответах зачастую много юмора и рассуждений, вы удивитесь, как быстро разговор становится серьезным.

Меня всегда поражает разнообразие ответов. Кто-то хочет, чтобы Луи Армстронг вернулся из мертвых, чтоб напомнить нам, как прекрасен мир, в котором мы живем [49] Имеется в виду песня Луи Армстронга «What a Wonderful World» ( прим. пер. ). . Кому-то нужен Мерл Хаггард, а кто-то хочет, чтоб Тупак в виде голограммы спел «Only God Can Judge Me». Многие пожелания подразумевают нечто не столько эпичное, сколько личное. Например, сестра или лучший друг, которые поют «Over the Rainbow».

Тори Филдс, специалист по паллиативной помощи, ответила на этот вопрос так, словно десятилетиями ждала его: «Я бы хотела, чтоб моя мама спела «Vienna» Билли Джоэла, а когда бы начался второй куплет, моя лучшая подруга подхватила бы ее с битловской «Let It Be». Они словно две стороны одной монеты, «Vienna» подводит итог моей жизни, а «Let It Be» – это то, как я хочу запомниться».

Не очень-то часто ведущую партию на похоронах отводят родителю. Один из немногих законов Вселенной, которые мы признаем, заключается в том, что ребенок должен пережить родителя. Однако Тори диагностировали рак шейки матки, когда ей было всего девятнадцать. Она перенесла семь операций за три года. Затем была ремиссия, но в двадцать девять рак вернулся снова. Сейчас ей тридцать два, и у нее опять ремиссия.

«Vienna» – это татуировка на правом бедре Тори. Эту песню мать пела ей, когда она была маленькой. «Мама была одержима Билли Джоэлом, – вспоминала Тори, – а значит, и я тоже. Она пела мне его песни вместо колыбельных». «Vienna» всегда подходила Тори больше прочих с ее увещеваниями: «притормози немного, сумасшедшее дитя» и «тебе не стать всем, чем ты хочешь быть, пока не придет твое время».

«Я была совершенно безумным ребенком, и постоянно бегала. Бегала так быстро, как могла, – говорила Тори. – Если бы я остановилась на минуту, то просто упала бы, так что я продолжала бежать».

«Рак – это лучшее, что со мной случалось, – добавляла она. – Он дал мне ориентир, понимание того, что действительно важно, кто важен для меня и кто я есть на самом деле. Мама всегда говорила, что «Vienna», должно быть, написана для меня. Эта песня научила меня с уважением относиться к старости и к смерти, показала, что есть вещи поважнее продуктивности, что в конечном итоге неважно, насколько вы хороши в чем-то. Главное быть вообще хорошим человеком. Я надеюсь, что именно таким человеком я запомнюсь для моих друзей, а вовсе не той, которая все время куда-то бежала». Вот почему «Let It Be», по мнению Тори, стала бы идеальным ответом на «Vienna». Она хотела остаться в памяти друзей человеком, который преодолел необходимость непрерывно заниматься чем-то.

Я спросил, каково, по ее мнению, будет ее маме и друзьям петь на ее похоронах. «Мне кажется, они будут очень расстроены», – предположил я.

«Ага, и это нормально, – согласилась она. – В этом-то и вся прелесть – переживать так глубоко. И я думаю, что погружаться в такие вещи – это нормально. Большую часть своей жизни я посвятила созданию пространства для горя в моей семье, в компании друзей. И со временем обнаружила, что, чем больше усилий я в это вкладываю, чем чаще говорю о своей скорби, тем охотнее люди разделяют ее. Я могу лишь надеяться, что так будет и в случае моей смерти».

Музыкальный небосклон полон ярких звезд. Именами, которые нам хорошо знакомы, музыкой, которую мы знаем наизусть. За каждым из этих имен стоят продюсеры, менеджеры, авторы песен – люди, которые формируют музыканта, точно скульптуру вылепляя его и его творческий путь. Мало кто из закулисных игроков за последние двадцать лет обладал большим влиянием, чем Ричард Николс. В основном, он известен как менеджер группы The Roots, но это лишь одна страница. Ведь было множество музыкантов, которых он наставлял, вдохновлял, склонял к сотрудничеству, которым бросал вызов, на которых злился, подталкивал и уговаривал, пока они не обрели свой истинный голос.

После того, как Николс умер от лейкемии, музыкант Questlove из The Roots написал: «Наша культура предполагает определенный отклик в таких случаях: мы должны составить своего рода заявление о преданности ушедшему человеку, оставить свидетельство о его важности, рассказать о печали, которая охватывает нас. Но нельзя сделать такого заявления, нельзя предоставить такого свидетельства, которое стало бы достаточным откликом на смерть Ричарда. Однако я могу сказать очень просто: в мире был и всегда будет только один Ричард Николс. Знаю, вы подумаете, что так можно сказать о каждом. Но в данном случае это правда» [50] Questlove, “On the Passing of Richard Nichols, the First Voice in My Book,”Vulture.com, July 20, 2014, www.vulture.com/2014/07/ questlove-richard-nichols-tribute-obit.html. .