Франко Нембрини - От отца к сыну. Как передать ребенку христианские ценности

Мой интерес к «Пиноккио» имеет не менее длительную историю, чем увлеченность Данте. Кажется, эта книга, вместе с 16-м выпуском комиксов «Приключения Текса Уиллера», была одной из тех, с помощью которых я, уже первоклассник, только-только научившись читать, начал прикасаться к миру прекрасного. Потом, как часто происходит, я забросил ее и вновь открыл в возрасте 24–25 лет, когда начал преподавать религию (я вел в школе уроки религии в течение восьми лет, а потом стал учителем итальянской словесности). Открытие это было подобно молнии. Мне попалась в руки книга, заинтриговавшая меня своим названием, – думаю, оно вам известно. В жизни нужно быть скромными: признаюсь, этому тексту я обязан всем тем, о чем буду вам рассказывать. Я обнаружил, что к «Пиноккио» можно подходить так, как мы это сделаем сегодня вечером, благодаря труду кардинала Джакомо Биффи «Против мастера Вишни. Богословский комментарий к Приключениям Пиноккио» [25] Biffi G. Contro maestro Ciliegia. Jaca Book. Milano, 2009. . Мы только наметим первые шаги, прикоснемся к самому началу истории, но если вам захочется продолжить чтение в том ракурсе, который будет предложен сегодня, просто обратитесь к этой книге.

Интерпретация Биффи показалась мне столь неординарной, что я читал и перечитывал его работу множество раз – и конечно же одновременно с ней читал и перечитывал сказку о Пиноккио. В определенный момент я решил воспользоваться текстом «Приключений Пиноккио» как учебным пособием по моему предмету и с тех пор ежегодно просил учеников первого класса лицея приносить эту книгу на занятия по религии. За совместным чтением следовало свободное комментирование – в той манере, которую я частично попытаюсь воспроизвести сегодня. Этот текст действительно сопровождал меня все восемь лет, и я до сих пор возвращаюсь к нему часто и с большим удовольствием. Устал ли я, должен ли вернуться к осознанию некоторых важных вещей – образы «Приключений Пиноккио» всегда помогают мне. Помогают с задорностью, легкостью, свойственной сказке, которая, однако, как и любая сказка, несет в себе беспримерную содержательность и глубину.

Прежде чем начать чтение, хочу подчеркнуть: для литературы это случай действительно беспрецедентный. Чем объяснить столь ошеломляющий успех сказки, которая, согласно некоторым оценкам, занимает второе место после Библии по количеству переводов? Книга уже издана на более чем ста языках и диалектах, и постоянно появляются все новые и новые переводы. Ведь это всего лишь сказка! Сказка очень странная на первый взгляд, полная противоречий, в немалой степени связанных с процессом ее создания. Коллоди предполагал, что пятнадцатая глава, в которой грабители вешают Пиноккио на ветке большого дуба, станет последней: она выходит в «Коррьере дей рагацци» с крупной подписью «Конец», работа по контракту выполнена, и автор уезжает в Южную Америку. Но тут же редакцию наводняет целое море писем от детей, которые возмущены трагическим финалом приключений Деревянного Человечка: история не может завершиться таким образом! Мамы, дети, целые классы шлют главному редактору жалобы и протесты, требуя иной развязки. Тот вынужден отправиться в Южную Америку, разыскать там Коллоди, привезти его домой и каким-то образом вынудить продолжить историю. Кажется невероятным, но именно эта побочная, случайная история становится решающей, придает новый импульс работе над текстом: приключения Пиноккио продолжаются и завершаются!

История, которую мы будем читать сегодня, не появилась бы, не будь той невообразимой смерти, которая перестает быть лишь смертью и сменяется чем-то, напоминающим воскресение. История странная, действительно очень странная – видимо, ее странностью и объясняется все множество интерпретаций. Почему не умирает эта благословенная сказка? Почему она читается и перечитывается, почему в Италии – а возможно, и по всей Европе – не найдется ребенка, одной из первых книг которого не была бы книга о Пиноккио? Трактовок более чем достаточно, причем каждый из авторов видит что-то свое: кто усматривает в книге савойскую модель воспитания, кто – марксистскую критику буржуазного общества, кто отыскивает скрытые сексуальные символы…

Мне представляется наиболее убедительной интерпретация, которую я попытаюсь изложить вам, – на мой взгляд, она просто гениальна! интерпретация Джакомо Биффи. На момент первого издания он не был еще архиепископом Болоньи. Почему его трактовка кажется мне убедительной? На мой взгляд, по сравнению с другими она учитывает все факторы, то есть убеждает больше остальных с точки зрения соответствия тексту. Меня убеждает! И вы тоже увидите: поразительным образом история от начала до конца филигранно прочитывается через его простейшую и одновременно универсальную гипотезу. Создается ощущение, что «Приключения Пиноккио» есть не что иное, как синтез ортодоксального католичества: в ней заложена совокупность представлений, которым искони учила Церковь, – о человеке, его судьбе, его происхождении и предназначении, о его борьбе за полноту самоосуществления. Излишне даже говорить о том, сколько аналогий можно провести с «Божественной комедией»! Мои размышления о «Приключениях Пиноккио» могли бы называться так же, как и мой комментарий к «Божественной комедии»: «В поисках утраченного „я“». Почему – постараемся понять.

Чтобы не вызвать ощущения двусмысленности, сразу поставим вопрос: можно ли читать «Пиноккио» таким образом, зная, что Коллоди, позиционировавший себя как ярый антиклерикал, не имел намерения сказать те вещи, которые заставляет его говорить Биффи? Мой ответ – абсолютное, очевидное «да». Важно быть честными, то есть не приписывать автору интенции, которой у него не было. Но, если речь идет о прекрасном, оно прекрасно именно тем, что прекрасно! И остается прекрасным даже за пределами замысла автора – всегда! Что делает плодотворным и интересным общение между людьми? Каждый жест и каждое слово несут в себе нечто большее, чем то, что хотел выразить человек, совершающий их или произносящий. Это самое прекрасное в общении между людьми. Конечно, когда мы исследуем то, что хотел сказать автор, при помощи объективных, строгих критериев, нужно быть честными. Но, независимо от того, как проделана работа по реконструкции авторской интенции [26] Инте́нция (от лат . intentio) – намерение, стремление. (Прим. ред.) , прекрасное в литературном произведении открывается по-своему перед каждым, кто подходит к нему с тем, чем живет сам. Произведение прекрасно, когда оно истинно.