Эрнст Суттнер - Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства

Булла не знает никакой Киевской митрополии и не упоминает ни единым словом о том, что был собор, ходатайствовавший о воссоединении. Напротив, в документе говорится в отдельности об архиепископе Михаиле (титулование которого митрополитом прилагается так, будто речь идет исключительно о почётном титуле, как у так называемых патриархов на латинском Западе), его епископах, его клире и народе. Таким образом, булла не отвечает на постановление собора и обращается не к церкви, а к отдельным епископам. В булле подчеркивается, что каждый хочет унии и что от имени каждого из них в отдельности делегаты изложили символ веры. Делегаты, которым на основании сделанного ими признания римского вероисповедания были лично великим понтификом прощены все согрешения, были уполномочены после возвращения домой по поручению папы передать прощение архиепископу, епископам и всем клирикам и мирянам. Таким образом, папская булла санкционировала не воссоединение церквей, а принятие в каноническое общение с Римским престолом отдельных епископов, клира и верующих. Рим был далек от того, чтобы признать традиции восточнославянского христианского мира. Более того, неоднократно и очень настойчиво документ повторяет требование избавления от заблуждений, которых, как говорится в булле, до сих пор придерживались в Киеве. (Правда, заблуждения эти не конкретизируются.) Затем булла предоставляет принятым в единение с Римским престолом христианам как дарованную папой привилегиюправо придерживаться в литургии прежних обычаев. В 1595 г. в Риме были далеки от мысли, что Киевская церковь, которая обладает собственной канонической традицией и основанными на ней обычаями, обратилась к папе и латинской церкви с ней следует говорить как с церковью-сестрой.

Подводя итоги, стоит сказать следующее: подготовка к унии была недостаточно основательной, различные концепции воссоединения противостояли друг другу. Участники событий не воспользовались случаем прежде вместе выяснить, что требуется для того, чтобы сделать столь решительный шаг. Следствием этого было не только то, что не удалось построить мост над старым рвом между церквами обеих традиций, но, можно сказать, образовался новый разрыв, ощущаемый еще больнее. Когда делегаты вернулись на родину, много восточных славян, проявивших интерес к идее унии с латинской церковью, перешли в оппозицию. Разница между тем, к чему они стремились, и целями, которые преследовал Рим, была слишком велика.

Когда осенью 1596 г. в Бресте заседал собор, который должен был соответственно желанию Рима торжественно обнародовать то, что Климент VIII в булле «Magnus Dominus» утвердил как односторонний законодательный акт, в это же самое время, в том же городе, собрался антисобор, который именно это законодательство предал проклятию. [165] Попытка достичь унии с Римом привела к расколу Киевской митрополии на униатов, которые соглашались с желательными для Рима условиями, и на оппозиционную партию, которая отвергала такого рода унию. [166] Среди руководителей антисобора были оба галицийских епископа, которые, что показательно, подписали постановление собора от июня 1595 г. с просьбой об общении в таинствах в том смысле, как это понимал собор. Принимая во внимание долгую принадлежность этих епархий к Польше и тот горький опыт, который эти епархии имели от соседства с латинянами, они были первыми из Киевского епископата, кто понял, какую угрозу для их церкви представляет булла «Magnus Dominus».

Но надо сказать, что круги, отвергавшие унию, не считали, будто единение их церкви с Римом невозможно по принципиальным экклезиологическим или догматическим соображениям. Например, князь Острожский, возглавлявший сопротивление, а также галицийские епископы, возглавившие антисобор, положительно относились к самой идее унии в соответствующей киевским представлениям форме, но не в том виде, как это было в посттридентском понимании. Кроме того, уже после заключения унии и вызванного ею раскола Киевской митрополии на униатов и неуниатов, состоялось два серьёзных, хотя и безрезультатных, раунда переговоров между представителями обеих партий о примирении, на которых неуниаты не исключали возможности и общения с Римом. [167]

В первый раз это произошло в 1624-1629 гг. В 1620 г. патриарх Иерусалимский, который ехал в Москву, рукоположил для неуниатов митрополита и нескольких епископов. На секретных переговорах между представителями униатского и неуниатского митрополитов было разработано и передано в Рим совместное послание Святому престолу, в котором содержалась просьба об учреждении в Киеве патриархата, как сделал это в Москве в 1589 г. патриарх Иеремия. Вновь получившая право самостоятельной деятельности Киевская церковь могла бы в таком случае создать объединённый синод и в будущем поддерживать общение с патриархатами в Риме, Константинополе, Александрии, Антиохии, Иерусалиме и Москве. Но Конгрегация пропаганды веры воспротивилась предложению, исходившему из обеих иерархий, потому что сочла, что у него нет общих тем для обсуждения. Как местный синод, на догматические решения он не имел бы полномочий, а насчет условий унии с Римом все уже было решено Климентом VIII. [168]

При второй попытке в 1636-1648 гг. обнаружилось, что и для митрополита Петра Могилы общение с Римом было желательно. Он, родившийся в 1595-м, в год унии, в 1632 г. благодаря хорошим связям его молдавской дворянской семьи в польском государстве и своим личным способностям добился полной легализации неуниатской церкви в Королевстве Польском. Он использовал для этого избрание короля Владислава IV, наследника Сигизмунда III, при котором в 1595/96 г. была заключена уния. Как великий реформатор, митрополит Петр был ключевой фигурой прорыва Православной церкви к новому времени и указал вначале своей митрополии, а по тем результатам, которые получили в деле его реформ позже, и всему православию путь в современность. [169] Папа Урбан VIII (1623-1644) направил ему и каштеляну Адаму Кизелу в 1643 г. письмо, вновь прилагая старания к преодолению раскола восточной церкви Польши. На это в 1645 г. Петр Могила, вероятно, с участием Адама Кизела, составил и послал в качестве ответа отзыв, сохранившийся под названием «Sentencia cuiusdam Nobilis Poloni Graecae Religionis». [170] Документ анонимный, но, по мнению некоторых историков, автором его и был Петр Могила.

В нем автор называет сторонников Брестской унии «схизматиками», верующих его собственной церковной партии «неуниатами», термина «православный» в смысле обозначения конфессии он не использует. [171] Интересно, что в документе говорится о разнице, которая существует между унией и присоединением, и подчеркивается, что об унии речь могла бы быть лишь «как во Флорентийской унии между латинянами и греками», где сохранялась самостоятельность обеих сторон. [172] Напротив, Брестская уния стремилась стереть наследие национальной церкви, преследуя цель преобразовать греческую церковь в римскую; поэтому попытка унии не могла иметь успеха. В отличие от этого прежние переговоры об унии ограничивались получением признания папского примата; выяснения доктринальных вопросов, которые больше касались способа выражения, а не существа дела, оставляли для дискуссий богословам; при этом никто не думал, что все эти проблемы следует решить, их оставляли сосуществовать ради христианской любви. При этом требование признания папского авторитета не исключало уважения к пастырям и патриархам греческого обряда. Раньше, во Флоренции в том числе, отношения строились на непременном взаимном признании традиций; но теперь сильно уклонились от прежней позиции и стали проводить резкую границу между русинами и латинянами, причём вероучение русин определялось как несогласное с апостольским учением и даже как еретическое. Дело доходило даже до убийств, пыток и такой вражды между ревнителями религии, что они не боялись называть друг друга еретиками, выказывая тем совершенное неуважение к божественному величию. [173] Гораздо действеннее проведение унии могло бы быть, если бы стороны вернулись, по крайней мере, к флорентийскому методу, который не требовал ни от одной из церквей в качестве предпосылок для общения непременного изменения своих традиций. Конечно, Риму следовало отказаться от осуждения русинских обычаев, вернуть пастырям и восточным церквам автономию, чтобы Киевская митрополия в будущем могла состоять в общении с римской и греческими церквами.