Александр Лопухин - Толковая Библия. Ветхий Завет и Новый Завет

Вид женщины с распущенными волосами, позор ее унижения, муки ее покаяния, быстро капающие слезы, принесение в жертву благовония, служившего одним из средств ее позорного ремесла, – все это могло бы в самом каменном сердце возбудить некоторое сочувствие. Но Симон-фарисей смотрел на все это с холодным неодобрением и отвращением. Неудержимый порыв мольбы о милосердии со стороны отчаивающейся и сокрушенной сердцем женщины не тронул его. Ему противно было даже то, что Иисус позволял несчастной твари целовать и умащать свои ноги, хотя и не обращался к ней доселе ни с одним словом одобрения. Если бы он был пророк (невольно думалось фарисею), Он должен бы знать, что это за женщина; и если бы Он знал это, то должен бы оттолкнуть ее с презрением и негодованием, как непременно поступил бы сам Симон. Подай Он хоть знак, и Симон был бы очень рад сейчас же освободить от такой скверны свой дом. Фарисей не высказал этих мыслей вслух, но Спаситель видел его сердце и знал его мысли, хотя и не сразу укорил за них и не сразу обличил его холодное бессердечие и бездушную жестокость. Чтобы привлечь к своим словам общее внимание, Он обратился к хозяину: «Симон, Я имею нечто сказать тебе». – «Скажи, Учитель, – отвечал тот с некоторой натянутостью». – «У одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят. Но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбил его?» Симон, по-видимому, не имел ни малейшей мысли о том, чтобы вопрос имел какое-нибудь отношение к нему самому, все равно как это было некогда с Давидом, когда он произносил откровенный суд по поводу притчи пророка Нафана. «Думаю, – сказал он, – тот, которому более простил». – «Правильно ты рассудил», – ответил ему Христос, и затем сделал нравоучительное приложение этого маленького иносказания, суровое по самой своей мягкости и снисходительности, облеченное в ту поэтическо-возвышенную форму, которую Спаситель часто употреблял при своем учении и которая для слышавших Его звучала поэзией пророков.

Симон, кажется, не видел, к чему вел этот рассказ, но кающаяся грешница с более чуткой восприимчивостью сокрушенного сердца, наверно, видела это. Но какое волнение должно было охватить ее, когда Христос, как бы не замечавший ее дотоле, теперь вдруг совсем повернулся к ней и, обращая внимание всех присутствующих на нее, робко сидевшую на полу и закрывавшую обеими руками и распущенными волосами свое смущенное лицо, громко сказал удивленному фарисею: «Симон, видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал; а она слезами облила Мне ноги, и волосами головы своей отерла. Ты целования Мне не дал; а она с тех пор, как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги. Ты головы моей маслом не помазал; а она миром помазала Мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит». И затем, обращаясь уже не к Симону, а к бедной грешнице, Спаситель со властью Помазанника Божия прибавил слова милосердия: «Прощаются тебе грехи».

Все это произвело такое сильное впечатление, что фарисеи не осмелились высказать какого-либо протеста против подобного притязания на право прощать грехи и только шепотом переговаривались между собой, выражая взаимное изумление: «Кто это, что и грехи прощает?» Но Спаситель проник и в их тайные мысли, и чтобы не дать им повода к дальнейшим пререканиям, еще раз, обращаясь к грешнице, сказал ей: «Вера твоя спасла тебя: иди с миром».

Случай в доме Симона-фарисея с достаточностью показал, что для пробуждения дремлющей совести народа и уяснения великих истин нового царства недостаточно простого обыкновенного учения. Необходима была такая форма, которая бы изумляла и поражала слушателей своей увлекательностью, наглядностью и выразительностью, – именно форма, которая такой неожиданностью поразила Симона-фарисея, изобличив его ложное, нечеловеколюбивое отношение к кающейся грешнице. Так как подобная форма, видимо, поразила и всех слушателей, то Христос и воспользовался ею для дальнейшего уяснения проповедуемого Им учения. Отселе Он начал ряд знаменитых притчей, которые отмечают собой период высшего развития проповеди Христовой.

Притча ( машал ) была небезызвестна иуде ям, так как уже и в Ветхом Завете были попытки уяснения тех или других истин подобным способом (Суд 9:7; Ис 5:1; Иез 13:11 и сл.), и к этому времени она находилась в постоянном употреблении у раввинов. Главной особенностью ее служит представление нравственной или религиозной истины в более живой форме, чем это возможно при простом изложении, причем с этой целью учитель пользуется самыми обыкновенными и общеизвестными явлениями из природы или обыденной жизни, явлениями, сравнение с которыми наглядно рисует перед глазами слушателей излагаемую истину и неизгладимо запечатлевает ее в памяти их. По своей сущности притча приближается к басне, насколько она допускает возможность измышленных событий; но отличается от нее тем, что постоянно держится правдоподобия и не допускает присвоения тем или другим выводимым в ней действующим лицам таких свойств, которые чужды им по природе. Будучи чрезвычайно проста, она вместе с тем всегда отличается серьезным и возвышенным характером, и из самых простых явлений извлекает глубочайшие истины, способные неизгладимо запечатлеться в сознании слушателей. Вся окружающая жизнь давала неистощимый материал для притчей Христа, который с истинно божественной мудростью воплощал в них истины Царства Небесного. Сеятель на ближайшем косогоре, плевелы в поле, обычный росток горчичного семени, закваска в тесте, сокровище, случайно найденное пахарем, и многое другое в этом роде служило для Него поводом к изложению под самой увлекательной формой глубочайших истин, какие только способен воспринимать ум человеческий. Если и другие учители пользовались не без успеха притчевой формой назидания, то только у Христа эта форма получила тот истинно божественный и возвышенный характер, который сделал притчу одним из сильнейших орудий внедрения величайших истин Царства Божия в сердце человечества.

По выходе Спасителя из дома Симона-фарисея, за Ним последовало множество народа, жаждавшего послушать Его божественное учение. Христос направился к берегу озера. Толпа была велика и теснила Его к самой воде, не давая возможности свободно разноситься Его голосу. Поэтому Он, как было и раньше, вошел в лодку и с ее возвышенной кормы, как бы с некоторой кафедры, обратился к толпившемуся у берега народу с поучением, именно притчами. Первым из этих дивных притчевых поучений была притча о Сеятеле, изображающая самое начало насаждения слова Божия в сердце человека. В такой стране, как Галилея, ничего не могло быть общеизвестнее и понятнее тех образов и картин, которые излагаются в этой притче; да и самый сеятель мог быть тут же на глазах у всех, засевая только что вспаханное поле на близлежащем косогоре, спускавшемся к озеру. Из рассеиваемых им семян, как хорошо было известно слушателям, «иное упало при дороге; и налетели птицы, и поклевали то. Иное упало на места каменистые», где немного было земли; и так как земля была неглубока, то оно скоро взошло, но, не имея надлежащего корня, скоро же и увяло и засохло под палящими лучами солнца. «Иное упало в терние (которого как тогда, так и теперь много растет в Палестине), и терние заглушило его. Иное (наконец) упало на добрую землю, и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать».