Алексей Муравьев - Старообрядцы. Другие православные [litres]

Но если бы дело было только в сокращении службы! Никонианские иерархи в XVIII в. решили пойти навстречу западным христианам и реформировать сам чин Крещения, заменив погружение, обязательное в древнем чине, обливанием или даже кроплением головы крещаемого. Это уже было серьезное искажение, убедившее староверов в том, что «пестрая вера» новообрядцев совершенно испорчена. Ведь само слово «крещение» (греч. ваптисма) не может значить «поливание или «кропление», но только «погружение».

Важным изменением стало указание не сугубить, а трегубить (петь не два, а три раза) «аллилуйа», а также правки в Символе веры («Верую»), выразившиеся в замене слов «истиннаго и животворящаго» на «истинного», а также «егоже царствию несть конца» на «не будет». Слово δορυφορούμενον (сопровождаемый эскортом) было и ранее передано неточным «дароносима» (от «дароносицы», видимо), а в новом переводе возникло что-то совсем невнятное – «дориносима»! В молитве освящения воды в чине крещения вместо слов «и молимся Тебе, да не снидет с крещающимся дух лукав» изменили на «и молимся тебе, дух лукав да не снидет…» и т. д. Выходило, что молятся «лукавому духу»… Эти изменения связаны с новыми тенденциями в переводе с греческого и не очень оправданы исторически. То же касается замен в тексте Херувимской песни на литургии («песнь приносяще» изменили на «песнь припевающе», а «житейскую печаль» на «попечение»). Старообрядцы эти изменения отвергают и придают им догматический смысл, считая частью «никонианской порчи».

Крестный ход в России имел всегда особое значение, едва ли не как самостоятельное церковное действие. Его особый смысл состоял в солярной символике, выражавшееся в связи движения крестного хода по солнцу, то есть по естественному ходу дневного света. Греки к XVII в. уже позабыли свой древний обычай и стали ходить против солнца, как католики. Естественно, столкнувшись с такой инновацией, русские люди и в частности староверы увидели в нем предательство не только церковной старины, но и отказ от движения вслед за солнцем. Противо-солонь, защищаемая греками и никонианами, стала еще одним пунктом раздора. Но сама корреляция с солнцем есть один из важнейших элементов связи религии с естественным миром, отражающий правильность и природность православия. С этой точки зрения католики, греки, а за ними и никонианство отказались от этой правильности. Разумеется, такая интерпретация характерна только для старообрядцев. Новообрядцы считают, что они ходят «навстречу солнцу».

С иконописью ситуация оказалась в исторической перспективе очень запутанной. Иконы писали в дораскольное время по особому русскому изводу византийских правил. Эти правила точно предписывали, как и где можно изображать ту и ли иную икону Спаса, Богородицы или святого (мученика, святителя, подвижника, праотца или пророка). В XVII в. началось постепенное отхождение от этих правил в сторону европейских традиций живописи. Вместо обратной стали писать иконы в прямой перспективе, а вместо пробелов стали писать тени. На лицах появился румянец, в телах – полнота. Святые стали все больше походить на моделей куртуазной живописи. Художники не стеснялись уже писать иконы с живых моделей, а сами изографы стали курить. Естественно, староверам все это казалось, с одной стороны, диким и кощунственным, а с другой – закономерным в логике конца света. Во многих храмах новообрядцы выкинули лики старых святых канонического письма и поставили «страмные картинки» с голыми пухлыми херувимчиками и толстыми Адамом и Евой, едва прикрытыми какими-то вуалями или с седобородым дедом на троне, по мысли художника – Богом Отцом. К середине столетия, как говорят специалисты, если находилась какая-то икона канонического письма, то она точно была старообрядческой.

Интересно, что уже в конце XIX в. началась мода на старообрядческую икону (можно вспомнить рассказ Лескова «Запечатленный ангел», исковерканный противостарообрядческой цензурой, но все равно прекрасный). И постепенно к 1915–1916 гг. представление о том, что такое икона, стало возвращаться к дораскольным представлениям. Правда, в советское время история сделала кульбит и никонианские храмы, украшенные живописью в духе Леонардо и даже Рембрандта, стали вновь восприниматься как образец духовности. И только к началу 2000-х гг. наконец, благодаря усилиям ученых и академической школе иконописи (книгам Л. Успенского в том числе), установился новый стандарт – вполне канонический. Искусствоведы говорят, что старообрядцы сохранили древнерусскую иконопись как живую традицию. Примерно то же говорил о древнерусской литературе академик Д. С. Лихачев. Интересно, что в этих двух небольших, но важных аспектах старообрядчество выполнило свою историческую роль.

Вопрос о богослужебной музыке староверов не имеет такого простого решения. Начать можно с констатации простого факта: в конце XVII в. древнецерковное знаменное русское пение, наследник византийской богослужебной музыки, стало вытесняться европейской музыкальной традицией. Но еще раньше музыкальная культура Русской Церкви стала меняться: уже в первой четверти XVII в. бывшее прежде наиболее распространенным наонное (хомовое) пение стало заменяться на2речным, в мелодии появились новые мелизмы (фиты и кулизмы нового типа), а в нотации появились «признаки» и затем – «пометы». Прежняя беспометная нотация стала потихоньку исчезать. За истинноречие (произношение в пении и чтении «еров» как е/о), кстати, выступал и протопоп Аввакум.

Но это были эволюционные перемены, хотя и они пугали консервативных верующих, привыкших к хомонии. В начале следующего столетия произошло то, о чем никто не помышлял: новообрядческая Церковь и вовсе отказалась от древнерусской певческо-музыкальной традиции и перешла на европейскую, многоголосную. Мелодии для Херувимской стали браться из опер, а то и оперетт, на службах зазвучали «концерты». Для староверов это было подтверждением того, что новообрядческая Церковь – это новая община, ориентированная на западноевропейскую (польскую, немецкую, итальянскую), а не на древнерусскую традицию. Средостение было перерезано, культурная стена замкнулась. Как показала дальнейшая история, возвращения, в отличие от иконографии и литературы, уже не произошло. Византийско-древнерусское знаменное пение в двух его разновидностях – наонной и наречной – осталось только у староверов.

Принцип этого пения – ладовый, а не тонический, т. е. он ближе к григорианскому хоралу и народной музыке. Знаменный (иначе столпово2й) распев состоит из так называемых попевок (коки2з), фит и лиц, которые, в свою очередь, состоят из более мелких единиц – крюков (знамен). Знаменный древнерусский распев опирается на византийскую осмогласную систему, где каждому «гласу» (типу мелодии, от греч. ἦχος) соответствует определенный набор этих попевок. Фиты и лица представляют собой протяженные мелодические фразы, которые певчий должен знать наизусть. Старообрядцы сейчас для фит часто пользуются «дробным знаменем», т. е. раскрывают фиты, хотя тайнознаменная запись находится в некоторых богослужебных книгах (это «Октай», «Ирмолой» и др.). Широко используются т. н. «аненайки» – особые украшения песнопений с повторением слова «аненани» на определенную мелодию. Кокизы столпового распева есть не только в песнопениях богослужебного круга, но и в обиходных песнопениях. Чтение у староверов тоже отличается от принятого у новообрядцев: обыкновенно в церкви читают на «погласицу» – определенный метризованный речитатив с мелодическими окрашиваниями.