Андрей Дударев - Посттоталитарная теология. Современный кризис христианства и его преодоление

При осмыслении германского опыта можно сказать, что национальный нарратив был сращен с преступным. Поэтому попытка придерживаться этого нарратива составляет нравственную и метафизическую вину. Но тогда, если национальный нарратив разрушается, невозможна и собственная идентичность, что чревато хаосом и бессмыслицей. Г. Б. Гутнер упоминает о «споре историков» – дискуссии, состоявшейся в Германии в середине 1980-х годов. Одна из сторон спора предлагала восстановить в национальном нарративе образ непрерывной истории, который включает в себя и национал-социалистический период. Однако такой подход привел бы к отказу от призыва К. Ясперса солидаризироваться с жертвами режима и явить тем самым общечеловеческую солидарность.

Что касается нашей страны, то здесь Г. Б. Гутнер говорит о статье Г. П. Федотова «О национальном покаянии», в которой революция объявляется следствием отступничества народа от настоящего христианства. Россия свернула на путь строительства империи. Идеал правды и святости был принесен в жертву мощи и славе, и Россия, по мысли Г. П. Федотова, отреклась от Христа и преклонилась перед стилизованным по православному Ксерксом. Однако, по мнению Г. Б. Гутнера, безусловно существующий нарратив, описанный Г. П. Федотовым, не был именно национальным нарративом, т. е. он не разделялся всеми слоями общества, он разделялся лишь небольшой группой людей образованного слоя. Поэтому и отказ от этого нарратива не мог стать национальным покаянием. По-настоящему национальный нарратив сформировался позже, в 1930-е годы, когда сложились соответствующие условия: заметный рост грамотности, развитие радио и кинематографа, массовая печать… Этот нарратив успешно сочетал в себе советскую действительность и прошлое Российского государства.

Можно сказать, что этот советский нарратив продолжает в какой-то мере формировать и настоящую действительность. У многих сильна ностальгия по советскому прошлому. Однако придерживаться этого советского (или, как говорит Г. Б. Гутнер, национал-большевистского) нарратива означает легитимировать и его преступления. В отличие от германского случая наш национальный нарратив был сформирован не до, а во время тоталитарного режима. Поэтому задача национального покаяния как смены национального нарратива представляется чрезвычайно сложной.

Национальный нарратив и национальная идея. Конкретизация проблемы

Итак, зададимся теперь вот каким вопросом: возможен ли, в принципе, такой национальный нарратив, который удовлетворил бы условиям, сформулированным Г. Б. Гутнером? А именно, может ли образованная элита предложить обществу такой национальный нарратив или даже такую национальную идею, в которой, с одной стороны, не было бы попытки уклониться от ответственности за прошлое в метафизическом аспекте К. Ясперса, а с другой стороны, те единства, которые получили свое существование при формировании нации, сохранились? Стоит ли говорить, что в случае, когда ответственность за прошлое взята не будет, Россия так или иначе будет «наступать на те же грабли», возвращаться к той или иной форме государственного террора? Масштабной или выборочной, это уже другой вопрос. А если при коррекции национального нарратива не удастся сохранить те единства, которые образовались в советское время, под угрозу ставится само существование государства со всеми его атрибутами: единство закона, границ, армии, финансовой и налоговой систем, образования и т. д.

Национальный нарратив неизбежно связан с образами будущего, с тем, что называют национальной идеей. От взгляда в прошлое и интерпретации этого прошлого зависит и образ будущего.

Рассмотрим теперь некоторые национальные нарративы и попробуем проанализировать их историческую перспективность.

Начнем с недавно опубликованной в «Независимой газете» статьи помощника президента РФ В. Ю. Суркова [26], в которой автор, можно сказать, предложил свой нарратив, высказал некое свое понимание прошлого, настоящего и будущего России. Мы не будем комментировать всю статью. Остановимся лишь на некоторых моментах. «Долгое государство Путина»

В. Ю. Сурков, в частности, отметил, что в путинское время «контристорический распад России» был остановлен. Россия, по его мнению, не та страна, которая может «отмолчаться в массовке». Ей предопределено быть «собирающей земли» общностью народов. В. Ю. Сурков выделяет четыре основные модели государства, известные российской истории: Царство Московское (XV–XVII века), Российская империя (XVIII–XIX века), Советский Союз (XX век), Российская Федерация (XXI век). Автор статьи предрекает большое и славное будущее Российской Федерации XXI века, которую он называет государством Путина (т. к. предполагается, что именно при Путине закладываются основные государственные институты для будущего развития). Слышен призыв трансляции методов и подходов Путина как во времени (в будущее), так и в пространстве (за пределы страны). Методы эти заключаются в отстаивании суверенитета и национальных интересов в ущерб интересам наднациональным. При этом многие процессы в мире оцениваются в дискурсе военной риторики: Интернет – не пространство свободы, а сеть, через которую происходит иностранное вмешательство во внутренние дела, за ширмой демократии проглядывает американское «глубинное государство», которое имеет враждебные и исключительно захватнические цели. А в путинской России нет никакого «глубинного государства». Наше государство не делится на глубинное и внешнее. Оно… «честное» и поэтому не скрывает свое «темное подсознание» в виде неприкрытой «хитрой» бюрократии и «брутальных конструкций силового каркаса». У нас западные многоуровневые политические институты ритуальны и не работают, т. к. не в силах преодолеть «гравитационное поле» глубинного народа, который живет стихийно, ориентируясь только на «первое лицо».

Надо сказать, что в статье В. Ю. Суркова слышатся отголоски идей сторонников евразийства, в которых Россия мыслится не столько наследницей Киевской Руси, сколько Монгольской монархии. Поэтому у нее особый «кочевой» путь, особое «континентальное», а не «морское» умонастроение, особое «бытовое исповедание», которое основано на идеях личной преданности «первому лицу» и социальной безответственности. Эти ценности несовместимы с европеизмом и поэтому естественно образуют антитезу западным ценностям. При таком подходе и Московская Русь, и советский проект, и «государство Путина» содержат историческую правду, так как они подсознательно реализуют евразийский проект сопротивления Западу в содружестве с азиатскими народами…

Текст В. Ю. Суркова весьма показателен. Насколько он отвечает условиям, описанным выше? К сожалению, в тексте совершенно нет намека на какое бы то ни было этическое измерение. Об ответственности за прошлое в смысле К. Ясперса нет и речи. При прочтении этого текста может показаться, что думающие элиты не призваны структурировать глубинную народную жизнь (тогда как по нашему мнению элиты несут ответственность за просвещение и развитие масс, как в отдельной личности разум обычно отвечает за управление чувствами и движениями тела). Общечеловеческая солидарность уступает место национальным интересам, поэтому концепции открытого мира и универсальных ценностей противостоит охранительная концепция узконационального русского мира и особых «глубинных» мифических народных ценностей… Причем и народ в такой картине оставляется на какое-то самопосрамление и саморазложение: его пороки «глубинны», пусть такими и остаются. Соответственно и все политическое устройство как бы отбрасывается на более, чем сто лет назад. Современная конституция России слишком напоминает царскую конституцию с той лишь разницей, что вместо фигуры императора теперь мы имеем фигуру президента. Уровень единств снижается. Вновь возникает проблема этнической и религиозной ангажированности. Универсальное часто приносится в жертву, в угоду самобытному, и часто даже тогда, когда это самобытное «с душком». Не удивительно, что этот национальный нарратив, предложенный В. Ю. Сурковым, не адекватен вызовам и требованиям современности. Не удивительно, что и внешняя политика делает наше государство изгоем в среде цивилизованных стран. Это похоже на то, как если бы подросток не хотел расти, а стремился бы и во взрослой жизни оставаться с подростковой ментальностью и подростковыми комплексами.