Андрей Дударев - Посттоталитарная теология. Современный кризис христианства и его преодоление

Такой же, по сути, выход из истории, но уже в религиозном смысле как некую неизбежность для постсоветского времени обозначает М. Н. Эпштейн.

Он в своей статье 1996 года [29]говорит о том, что семидесятилетний атеизм в Советском Союзе был совершенно новым явлением в мировой истории. Он затронул самые широкие слои общества, разлился в массы, сформировав несколько поколений сознательно неверующих людей. По аналогии с библейским народом Божьим карикатурно появился и просуществовал в пространстве и времени народ-безбожник – советский народ, имевший свою «святую землю», страну победившего социализма, и распространившийся во времени на три-четыре поколения. Именно в СССР атеизм явил некую полноту и завершенность. После краха советского атеистического государства на его месте образовалась в том числе и религиозная пустыня. Что может появиться здесь? По мнению М. Н. Эпштейна, возрождения религии в прежних традиционных формах явно недостаточно. Люди, выходящие из пустыни атеизма, ищущие веры и жаждущие жизни по вере, помнят о полноте и завершенности атеизма и поэтому не могут удовлетвориться теми формами религиозной жизни, которые предлагают им традиционные религии и конфессии. Они неизбежно будут искать иную форму и иную полноту, возможную только на базе единоверия, т. е. на базе такой веры, где религиозные различия были бы приглушены, а на первый план вышло бы то общее, что есть практически у всех вер и всех религий…

Но обрести эту форму и полноту новые «адепты» «Бедной религии» не могут и вынуждены, по сути, сделать тот же выбор, который в свое время сделал Г. С. Померанц – выйти из истории, только сейчас уже не в политическом, а в религиозно-практическом смысле. Не поэтому ли одна из основных тем в РПЦ в настоящее время это тема расцерковления?

Вопрос, по нашему мнению, заключается не в том, правильным или не правильным можно считать этот выбор (выход из истории). Он в каком-то смысле неизбежен и внутренне обоснован. Но, наверное, разумнее поставить вопрос по-другому: окончателен ли этот выход из истории или его можно рассматривать как промежуточный этап в жизни и российской интеллигенции, и современных ищущих, думающих, верующих людей? Это можно понимать как молчание, самоуглубление, поиск себя нового, но поиск не только для себя, но и для других…

Значит возможен в такой позиции и социальный разворот?

Итак, в ходе проделанного небольшого историософского экскурса выявилось, что, с одной стороны, существующие нарративы и социальные модели трудно совместимы. А с другой стороны, они все так или иначе связаны. Часто эта связь инверсивна – как отталкивание от того, что было раньше. При этом, если выставить рассмотренные концепции в ряд, в этом ряду довольно трудно обнаружить нечто единое, общий знаменатель, подходящий для всех концепций. А ведь именно наличие общего знаменателя и может удержать страну от распада.

Действительно, вот этот ряд: единая историческая государственная преемственность с общими границами и законами; единый, но многонациональный народ, объединенный общностью судьбы, но разобщенный языками, культурами, вероисповеданиями, историческими путями; уже сделанная западная прививка «христианского аристотелизма» с усилением роли христианского антропоцентризма, но при этом доминирование «христианского платонизма» с его трансцендентным теоцентризмом с отсылкой к подлинной святости, труднодостижимой, но существующей в лице лучших представителей народа; тотальность, полнота бытия и соединенность достигнутых единств веры, интернациональности, универсальности, единства в достатке; необходимость отказа от тоталитарного слоя действительности через национальное покаяние и принятие на себя метафизической вины в ясперсовском смысле; при этом углубление веры через принятие внутрь своего религиозного сознания атеизма…

Российская нация – это экспериментальная нация, нация-проект, как США или Израиль. Центр ее бытия не в настоящем и прошлом, а в будущем. Россия – это страна с «небесной опорой», которая держится не за «низ», а за «верх». Без исторического смысла, нация теряет опору. Российская идентичность – это гибридная идентичность. Чтобы эта идентичность выявилась в истории, необходим новый метанарратив, некий макросинтез, в котором могли бы уместиться все предыдущие нарративы. Возможно ли это в эпоху постмодерна, который, как известно, отрицает вообще возможность существования метанарратива в настоящее время? И если все-таки возможно, то как?

Теория «большого синтеза»

Вообще говоря, идеи постмодерна так или иначе соотносимы с понятиями идентичности и социальной группы. Когда мы говорим о нации, уместно говорить и о национальном нарративе, а национальный нарратив из-за большого количества людей, составляющих нацию, по определению, – метанарратив. Поэтому, пока существуют нации, будут существовать и метанарративы… В этом смысле задача поиска национального нарратива вполне корректна. Эта задача не снята с повестки дня, и за ее решение ответственны национальные элиты. Понятно, что это нетривиальная задача.

Попробуем теперь поговорить о новом метанарративе, о том, каким он мог бы быть в теории, исходя из описанных выше условий.

И в этой нашей попытке мы обратимся к знаменитой пушкинской речи Ф. М. Достоевского [30], будем опираться на нее. Ф. М. Достоевский отмечает, что в А. С. Пушкине и в его творчестве с особой силой выразилась всемирная отзыв-чивость русского народа: «Мы не враждебно, а дружественно приняли в душу нашу гении чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий…» Быть русским, по Ф. М. Достоевскому, значит стать братом для всех людей, всечеловеком, а славянофильство и западничество – только лишь недоразумение, хотя и исторически необходимое, но удел России – всемирность, братское стремление к единению всех людей. Причем эта всемирность не отменяет национальной самостоятельности, которая требует смирить гордыню и найти «себя в себе». «Русский скиталец» не успокоится, пока не обретет «всемирное счастье», «дешевле он не примирится». В подкрепление пушкинской речи, которая по воспоминаниям современников стала событием, Ф. М. Достоевский пишет объяснительное слово к ней [31]. В нем он подтверждает основные идеи, высказанные в речи и вдобавок замечает, что на нашей земле «все восемьдесят миллионов ее населения представляют собою такое духовное единение, какого, конечно, в Европе нет нигде и не может быть»…

Пушкинская речь была произнесена Ф. М. Достоевским в 1880 году на заседании Общества любителей российской словесности и вызвала большой резонанс среди интеллигенции того времени. С тех пор прошло много лет. Население страны сейчас составляет около 146 миллионов человек. «Духовное единение» народа, отмеченное писателем, в полной мере явило себя в советское время в тех единствах, о которых мы говорили выше…