Андрей Дударев - Посттоталитарная теология. Современный кризис христианства и его преодоление

Однако все-таки обратим внимание на существенную мысль, высказанную В. Ю. Сурковым. России, действительно, предопределено быть «собирающей земли» общностью народов…

Попробуем теперь поговорить еще об одном нарративе, который В. Ю. Сурков скрытно подвергает критике и от которого отталкивается. Это т. н. западно-либеральный нарратив.

Западно-либеральный нарратив. Возможен ли российский «аристотелизм»?

До сих пор при в общем-то удачных рыночных реформах, при создании устойчивой финансовой системы, частной собственности оказывается не совсем ясно, почему этот нарратив в массовом сознании был отвергнут. Действительно, у многих западно-либеральные идеи ассоциируются с бедностью, несправедливостью и анархией, характерной для 1990-х. Но чем все-таки плохи сами по себе западные демократические институты? Чем плохи подлинные, а не декларативные независимые суды? Чем плоха свобода выборов или свобода слова? Характерно, что эти атрибуты западного общества вовсе не отвергаются т. н. патриотическим лагерем. Многие критики либерализма охотно ездят в Европу и Америку, покупают западные товары… Но, если не в этом дело, то в чем тогда? В чем коренится причина неудовлетворенности? Возможен ли все тот же ответ, что человеку не хватает сверхидеи, чего-то такого, ради чего он готов жить и, может быть, даже готов отдать жизнь? Такую сверхидею может дать ему только то, что больше него самого: семья, общество, нация, вера…

Многие думающие люди (такие как Ф. М. Достоевский, С. А. Аскольдов, Н. А. Бердяев, Ю. М. Лотман, С. С. Аверинцев, М. Н. Эпштейн…) почти в унисон отмечали, что существенной особенностью русской культуры является ее «принципиальная полярность», «дуальность», «бинарность»… Душа русского человека тяготеет к полюсам: либо стремится к святости, либо впадает в крайность звериного состояния. Промежуточное, срединное, специфически человеческое начало проскакивается. С. С. Аверинцев видит причину этого в том, что российской цивилизации была привита платоновская модель реальности с ее расколом на мир идей и мир вещей [27]. Платонизм дал отблеск и на греко-православное христианство с четким делением на рай и ад, на спасение и погибель. Тогда как на Западе возобладал «христианский аристотелизм», в котором прослеживается линия на опосредование крайностей раздвоения, «на пребывание идей в самих вещах в качестве присущей им формы». Это даже коснулось и посмертной участи: в католической сотериологии появилось чистилище, среднее место пребывания душ.

В 1990-е была надежда на то, что и в России возможен средний, европейский, человекоориентированный путь, когда присутствует широкая полоса нейтрального поведения, общественных институтов, направленных ни на плохое, ни на хорошее… И «бинарная» система (по Ю. М. Лотману) сменится «тернарной» с широкой средней полосой…

Но маятник опять откачнулся дальше, пролетев точку равновесия…

Итак, формально Россия не отвергла западно-либеральный нарратив, но усвоен обществом он тоже не был.

При этом надо помнить, что либерально-рыночные реформы, которым предшествовали лозунги перестройки и гласности второй половины 1980-х, возникли как отчаянная попытка исхода из советского прошлого. Однако сейчас во внутренней, внешней политике, а отчасти и в экономике происходит некоторый откат к советскости как таковой с опасным усилением роли спецслужб. Поэтому имеет смысл пристальнее всмотреться в т. н. советский проект и попробовать отделить в нем «добро от зла», хотя сделать это будет чрезвычайно сложно. Две стороны советского проекта. Между тотальностью и тоталитарностью

Советская эпоха характерна помимо всего прочего некоей двуслойностью бытия.

С одной стороны, очень сильное и не всегда негативное место в жизни советского человека занимал официальный слой. И в нем, в этом слое, было все хорошо: ликующее единство сплоченных этносов во главе с русским народом, торжествующая справедливость в распределении благ (споры о том, какая экономика эффективнее, плановая или рыночная, решались догматически – ссылками на Маркса и Ленина), бесплатная всеобщая медицина и бесплатное образование, отсутствие безработицы, уверенность в завтрашнем дне. Во внешней политике декларируется борьба за мир. СССР – активный геополитический игрок не столько с защитой национальных интересов, сколько с отстаиванием единого интернационального мирного будущего всего человечества. Складывалось ощущение некоей полноты, светлой и гармоничной тотальности, когда все стороны жизни человека задействованы. В сознании для простого человека тоже предполагалась ясность идеологических схем. Такая полнота и ясность была возможна, конечно, на каком-то религиозном фундаменте. И этим религиозным фундаментом стал атеизм. Атеизм как общий нулевой числитель всех религий освободил советского человека от религиозных споров и на корню устранил религиозные конфликты, обнулив их простым умножением на ноль.

С другой стороны, помимо официального слоя была темная изнанка в жизни советского человека. И в этом втором, скрытом, неофициальном слое советской реальности было все ужасно. Агрессивно-захватническая внешняя политика, массовый террор государства в отношении собственных граж-дан в ленинско-сталинское время, голод и бездомность, отсутствие собственности, рабство прописки и места работы, отсутствие права на правду и права на свободу дискуссий. Квазимонополистическая советская экономика производит низкокачественные товары народного потребления. Высокая преступность, засилье тюремно-блатной «культуры» в неформальном общении. Всё это и многое другое делало жизнь советского человека дисгармоничной, подмывало советские лозунги. Вместо декларируемой свободы и радости бытия человек встречался с экзистенциальным кризисом и бессилием. Сознательное неверие не оставляло никакой надежды на помощь свыше. Мы теперь понимаем, что советский человек – это во многом человек страдающий…

Существенно то, что оба эти слоя бытия присутствовали одновременно. Сложность в анализе советского времени заключается в том, что два образа бытия, два слоя, добро и зло смешались до неразрывности. Причем оба слоя достигли как будто бы какого-то своего предела: предел позитивной тотальности и предел негативной, преступной, не достигающей полной полноты и потому подменной тоталитарности. Однако, первый позитивный слой не был нереальным, поэтому та степень единств, которая была явлена, уже осталась в памяти народа. А это очень важные и глубокие единства: единство религиозное, единство этническое, интернациональное, единство в достатке (точнее, в недостатке, но это в каком-то смысле вторично)… Именно эти единства теперь лежат в основе национальной идентичности, которая, по Г. Б. Гутнеру, начала формироваться в 30-е годы XX века.