Андрей Дударев - Посттоталитарная теология. Современный кризис христианства и его преодоление

Возможно ли, пройдя через «игольное ушко» национального покаяния и отмежевавшись от наследия тоталитаризма, сохранить при этом то, что осталось позитивного в национальном «сухом остатке», и на основе этого сформировать новый национальный нарратив, выйдя в новую не тоталитарную тотальность?

Н. А. Бердяев в своей работе «Истоки и смысл русского коммунизма» говорит о неслучайности русской революции. По его мнению, советское государство наследует и Российской империи Романовых, и Московскому царству XV–XVII веков. Мессианские и псевдомессианские идеи православного царства, требующие защиты царства и распространения правой, правильной веры оправдывали в глазах многих как существование борьбы со всяким инакомыслием внутри государства (не допускающей никакого плюрализма), так и необходимость расширения государства и экспансии идеалов православного мира за пределы государственных границ. Фанатичная борьба коммунистов с христианством была, по сути, перевернутой формой веры, не терпящей религиозного конкурента.

Идея православного царства во многом держалась на идее возможной святости человека. Русь известна целым сонмом святых, подвижников благочестия. Логично, что страна, где столько святых, будет именоваться святой. Отсюда, думается, и возникла идея Святой Руси (само словосочетание впервые появилось в XVI веке и связано с именем Максима Грека, хотя синонимы такие, как Небесная Русь, Христова Русь, Божья Русь были известны и раньше).

Сам концепт Святой Руси весьма серьезен и существует не на пустом месте. Поэтому стоит рассмотреть его отдельно.

Страсти по Святой Руси

Под словосочетанием Святая Русь можно понимать разное.

По-видимому, сначала под Святой Русью понималось исключительно небесное Царство Христово, небесный Иерусалим, а не какое-то локальное, привязанное к местности образование. Новокрещеный в киевской купели русский народ стал восприниматься как народ богоносец, наделенный особой, новой благодатью. Но со временем Святая Русь стала мыслиться и как Святая земля наподобие того, как Палестина – Святая земля Библии. В XVI веке идея Святой Руси обросла дополнительным значением: после послания старца Филофея великому князю Василию появилось представление о Третьем Риме. Теперь Московское царство стало восприниматься как единственный после падения Византии оплот истинной христианской веры. Миф Святой Руси вдохновлял славянофилов и почвенников в XIX веке. Причем, иногда Русь как народ, семейство противопоставлялась России как государству. Так, у В. А. Жуковского есть размышления о том, что несмотря на междоусобную раздробленность сохранялось единство русских, объединенных общим языком и общей верой.

Надо сказать, что и поныне миф Святой Руси является основанием для национально-объединительных концепций русского мира. Так, патриарх Московский Кирилл в Киеве во время концерта на площади незадолго до Майдана произнес: «Россия, Украина и Беларусь – это и есть Святая Русь!»

Если всерьез говорить о феномене святости, то можно сказать, что концепт Святой Руси нуждается в обновлении. Действительно, Русь знает множество святых «в земле Российской просиявших». Среди наиболее значимых, наверное, можно упомянуть имена преподобных Сергия Радонежского и Серафима Саровского. В их жизни небесное измерение человеческого бытия явило себя с особой силой.

Преподобный Сергий известен миру не только как монах-отшельник, и даже не только как человек, стоящий во главе движения основателей монастырей, но и в каком-то смысле как святой-политик, редчайший случай не только в российской, но и в мировой истории. Однако после такого исключительного соединения в одном человеке политика и святого пути политики и святости разошлись. Святость была маргинализирована, ушла в монашескую жизнь, в русские леса. Сакральное пространство святости не удалось расширить до размеров государства. Впоследствии государство без святости нередко обретает азиатские, демонические и имперские черты, постепенно увеличиваясь в размерах, оно становится чем-то автономным от церкви и пугающим. А церковь для государства часто нужна как прикрытие, как идеологическое основание государства.

Во времена преподобного Серафима, можно сказать, начинается обратное движение святости в мир. Возникают мирянские общины. Саровские, а потом оптинские старцы открывают двери для духовного окормления мирян, для диа-лога церкви и интеллигенции. В довершение всего в 1903 году происходит канонизация преподобного Серафима и приезд императорской четы на его прославление, когда состоялся перенос мощей святого.

Однако, несмотря на, казалось бы, наметившееся встречное движение церкви и государства, церкви и общества, огромные массы народа остаются в состоянии духовного невежества. «Русь была крещена, но не была просвещена», – сказал Н. С. Лесков. И эта непросвещенность, темнота скоро выльется в агрессивное богоборчество…

В 1917–1918 годах прошел Поместный собор Православной российской церкви. На соборе были приняты важнейшие решения, касающиеся церковной жизни. Однако собор не заметил главного – Суда Божьего над церковью. Русская революция, которая была не только следствием экономического и политического кризисов, явилась также как следствие кризиса религиозного…

Прежде чем представителям РПЦ предлагать концепт Святой Руси в качестве национальной идеи, необходимо возродить Русскую церковь, вернув ее к евангельским основаниям через катехизацию, просвещение и научение, через критическое отношение к своей собственной истории. А это процесс не быстрый… В противном случае под мессианскими идеями восторжествуют клерикалистские тенденции, и вместо Святой Руси мы получим подменную несвятую Святую Русь или, что хуже, новый тоталитаризм веры в духе Хомейни…

Кроме того, есть еще одна глобальная проблема, связанная с тем, что Россия не только многонациональное, но и полирелигиозное образование. Как с этим быть? Как христианская Святая Русь может органично в общем нарративе соединиться с мусульманским Кавказом и Заволжьем, с буддийским Востоком, с иудейскими синагогами? Как Святая Русь примирится с неоязычеством и атеизмом?

Вопросы эти слишком тяжеловесны и для философского, и для религиозного осмысления. Но интеллигенция никогда не уклонялась от них. Попробуем поговорить и об этом. Выход из истории как обретение своей идентичности

Современный писатель, литературовед и публицист Д. Л. Быков, говоря об основном идейном противостоянии в СССР во второй половине XX века, называет в качестве такового противостояние Г. С. Померанца и А. И. Солженицына. А. И. Солженицын, по мнению Г. С. Померанца, создал миф о русском народе, в котором таится духовная сила. Г. С. Померанц попытался противопоставить мифу о народе миф об интеллигенции. Если народу, по Г. С. Померанцу, нужен вождь, пророк, указующий ему Божью волю, то интеллигенту нужны мыслители как участники диалога, в ходе которого совершался бы каждодневный поворот в глубину и в высоту. Однако Г. С. Померанцу не удалось найти участников такого диалога. Потенциальные участники диалога (советские ученые, инженеры, учителя…) не оказались, по его мнению, ни духовно цельными, ни свободолюбивыми, ни нравственно стойкими, ни критически мыслящими… Также нельзя было говорить о способности этих людей чувствовать Бога и следовать Его воле… В этой ситуации Григорий Соломонович выбрал «выход из истории» и, как он сам пишет, стал считать себя в «полной отставке от истории», снял с себя политические задачи [28].