Сандерс Э.П. - Иисус и иудаизм

Бернард Скотт намерен развить эту мысль и критикует Перрина только за то, что тот не полностью отрицает концептуальное содержание слова «царство». Это символ, исключающий концепцию 13. Иисус «имел опыт Царства» 14, но этот опыт не мог быть выражен дискурсивным текстом 15. Он использовал слово «царство» как символ для выражения своего опыта.

Утверждение, что «царство» — это символ, а не концепция, и Перрин, и Скотт в немалой степени считают результатом своей «интуиции», здесь утверждается больше того, что они могут аргументировать 16. Но есть и аргументы. Один из них мы только что привели: Иисус не дал дискурсивного определения «царства» (добавим: насколько нам известно). Второй состоит в том, что смысл «царства», если бы оно было понятием, не был бы самоочевидным (как полагал, к примеру, Швейцер), поскольку аудитория Иисуса могла понимать этот термин по-разному. Последний аргумент подкрепляется тем, что попытки ученых отыскать самоочевидный смысл слова «царство» наталкиваются на трудности 17.

Эти наблюдения верны, по крайней мере отчасти, но они не составляют убедительной аргументации. Они справедливы и по отношению к использованию слова «царство» в посланиях Павла. Павел не дает дискурсивного определения «царства», и для его аудитории это слово имеет, по-видимому, некоторый диапазон значений. Понять смысл термина в посланиях Павла не особенно трудно; но некоторая неопределенность здесь все же имеет место, если задаться вопросами, когда именно возникает царство и какова его природа (настоящая или будущая). Царство понимается как будущее» это показывает глагол «унаследуют» (1 Кор. 6:9 сл.; 15:50; Гал. 5:21). Далее, «плоть и кровь» не унаследуют его (1 Кор. 15:50), и свою власть в нем Христос передаст Богу (1 Кор. 15:24). Следовательно, оно не от мира сего. С другой стороны, 1 Кор. 4:20 показывает, что оно присутствует: «Ибо не в слове Царство Божие, но в силе». Отсюда мы можем заключить, что «царство» присутствует там и тогда, где и когда Бог проявляет свою силу. Это определение более расплывчатое. чем то, которое подразумевается в 1 Кор. 15, где имеется в виду будущая реальность, которая возникнет после полного уничтожения враждебных сил. Таким образом, мы видим, что точное определение понятия «царство» сопряжено с некоторыми трудностями даже на том материале, работать с которым намного легче, чем с материалом синоптических евангелий. Из этого, однако, не следует, что в слове «царство» нет никакого концептуального содержания.

По моему мнению, значение слова «царство» в учении Иисуса мы можем понять примерно с той же степенью определенности, которая возможна в случае Павла. Иными словами, мы можем в общем понять, что оно означает, хотя и не можем быть уверены, что понимаем его во всех нюансах и знаем весь диапазон его значений. Разногласив ученых, к которым апеллирует Скотт, на самом деле касаются именно нюансов и диапазона значений. Мы все должны согласиться, что «царство» — это понятие, основной смысл которого известен: правление Бога, «сфера» (будь то географическая, временная или духовная), в которой Бог проявляет свою власть 18. Если царство «приходит», а именно этого просят в молитве Господней, противодействие Богу уничтожается. Для Павла это будет космическим событием: Христос передаст царство, и Бог будет все во всем (1 Кор. 15:24—28). Следовательно, Павел ожидает реального будущего события, события, которое может быть названо «царством», но он не определяет этот термин явным образом и использует его не всегда одинаково. И если отсутствие явного определения и разнообразие значений не дают основания утверждать, что «царство» у Павла — это символ, не имеющий концептуального содержания, точно так же нельзя этого утверждать и в случае Иисуса. Так или иначе, мы уже собрали достаточно данных для того, чтобы сказать, что у Иисуса были идеи. Можно предположить, что некоторые из них определяли смысл одного из главных слов в его словаре.

В учении Иисуса мы не находим ничего столь же определенного, как 1 Кор 15:24—26, 50 — чего мы бы не имели, если бы у коринфян не возникла проблема с воскресением. Ближайшее приближение к этому в евангелиях — ответ саддукеям (Мк. 12:18—27 пар.). Мы не можем просто взять и использовать этот отрывок для более точного определения понятия «царство» у Иисуса, так как не знаем, аутентичен ли он. Однако наше постоянное беспокойство относительно аутентичности не доказывает, что у Иисуса не было концепции царства. Напротив, я полагаю, что мы очень хорошо знаем в общих чертах, что он имел в виду: правление, осуществляемое властью Бога. В этой части нашего исследования мы попытаемся это продемонстрировать, но нас будут интересовать главным образом проблемы нюансов, диапазона значений и точности.

Джеймс Брич с иных позиций приходит к выводам, отчасти дополняющим мнение, что «царство» в учении Иисуса не выражает какой-либо концепции.

Судя по основным речениям и притчам, нет абсолютно никаких оснований предполагать, что Иисус разделял космологические, мифологические или религиозные идеи своих современников. Основные речения и притчи полностью умалчивают о таких понятиях, как небо и ад, воскресение мертвых, конец мира, последний суд, ангелы и т.п. Следовательно, мы не можем подходить к Иисусу как к «историческому персонажу»...

Брич продолжает эту мысль, утверждая, что речения и притчи не указывают на историю как на поле деятельности, что притчи «не учат и не иллюстрируют идеи» и что ни речения, ни притчи «не отражают какой-либо связи ни с традиционными еврейскими канонами поведения (законом), ни с греко-римскими идеями человека или моральной личности» 14. Неприязнь к обычным для первого столетия еврейским надеждам и образу мыслей, которая в более замаскированном виде присуща многим ученым -новозаветникам, едва ли можно выразить более ясно.

Сомневаюсь, что агрессивное отрицание исторического подхода, на котором настаивает Брич, многих убедит. Тем не менее я приведу ряд доводов против «го позиции. Это даст материал для дополнительной критики позиций Скотта и позднего Перрина и в конечном счете вернет нас к более общей проблеме — использованию материала речений.

Во-первых, следует заметить, что перечень элементов, отсутствующих — согласно анализу Брича — в материале речений, целиком зависит от тех отрывков, которым присвоен статус «основных». Во множестве речений, из которых по крайней мере некоторые я считаю аутентичными, история занимает центральное место. Мы уже обсуждали речение о суде над двенадцатью коленами (Мф. 19:28), и у нас будет повод рассмотреть речение о питье вина в царстве (Мк. 14:25 пар.). У разных исследователей будут разные перечни» но я сомневаюсь, чтобы многие из них полностью исключили такие общие идеи, как идея о том, что Бог действует в истории. Во-вторых, Брич — здесь он использует обычный подход, который я считаю неудачным, — берет информацию только из речений и притч. В-третьих, тот факт, что притчи не содержат ссылок на историю, не должен удивлять. Притчи не являются ни историческими аналогиями, ни (здесь я отвечаю Скотту) дискурсивными текстами. Невозможность найти в них то, чего в них нет, ничего не доказывает — ни того» что у Иисуса не было концепции царства, ни того, что у него не было общих с его современниками идей. Если бы мы прочитали все притчи таннаев и применили к этому материалу рассуждения Скотта и Брича, мы пришли бы к выводу, что законоучители таннаитского периода 29* не интересовались ни современной им, ни будущей историей — даже Heilsgeschichte 30*; что они не занимались проблемой чистоты; ни капли не заботились о точном определении и применении закона: но что они имели опыт божественного милосердия, который не могли напрямую выразить. Любой жанр устной речи или литературы накладывает определенные ограничения, и поэтому при получении информации о народе или группах людей не стоит ограничиваться каким-то одним жанром (если этого можно избежать). В молитве не стоит искать юридических деталей, а в кодексах законов — личного благочестия. Поколения ученых-новозаветников заблуждались относительно раввинистической религии во многом потому, что они сочли Мишну — документ, трактующий по большей части правовые вопросы, — изложением религии рабби. Вопиющая методологическая ошибка приравнивания части литературы к мировоззрению присуща и более позднему описанию мира мыслей мишнаитскик рабби, которое дал Якоб Нойснер 20. Работа Нойснера, как и Скотта, отчасти испытала на себе влияние структурализма. Те, кто пользуют ся этим методом, должны помнить» что он сознательно отказывается от исторического подхода, и что исторические результаты нельзя непосредственно получить путем структурного анализа какой-то части литературы, особенно литературы одного жанра. Будем надеяться, что недавнее пробуждение интереса к литературной критике, сосредоточенной в основном на притчах, не приведет исследователей Нового Завета к ошибочному мнению, что одни только притчи и некоторые родственные им речения открывают нам «мир» Иисуса.