Сандерс Э.П. - Иисус и иудаизм

Четвертый пункт наших возражений адресован в равной степени Перрину, Скотту и Бричу. Наша стандартная позиция заключается в том, что следует смотреть на результаты. Совершенно очевидно, что у последователей Иисуса были идеи о Боге и царстве. Предположить, что их идеи основывались на тотальном непонимании, — значит воссоздать в современной форме апологетическую тему Марка о непонимании учеников. Письма Павла показывают, что апостолы и братья Господа (1 Кор. 9:5) действовали как руководители еврейского эсхатологического движения. Если вся эта схема — начиная с Мессии и кончая финальным актом, включением язычников — не была сообщена посредством явлений Воскресшего, то откуда она взялась? Сомнительно, чтобы явления Воскресшего внедрили в умы учеников это множество идей. Вероятно. они уже думали в этом направлении, когда следовали за Иисусом. Брич и Скотт, видимо, считают, что Иисус вводил всех в заблуждение и был для всех абсолютной загадкой 21. Есть основания думать, что он вел себя отчасти загадочно, но в высшей степени маловероятно, чтобы ученики полностью не понимали его. Лучше все-таки продолжать думать, что у Иисуса, как и у других людей, были идеи, и что эти идеи имели какое-то отношение к иудаизму первого столетия 22.

Я не сомневаюсь, что те, кто находят учение, приписываемое Иисусу в синоптических евангелиях, богатым, утонченным, умным, бросающим вызов и апеллирующим к исторической памяти, совершенно правы. Далее, ввиду очевидной неспособности ранних христиан создать такой материал 23, я не сомневаюсь, что учению Иисуса были присущи некоторые или все из этих атрибутов. Короче говоря, я не сомневаюсь, что он был великим, бросающим вызов учителем. Интуитивное понимание, что Иисус был учителем, обращающимся к исторической памяти, помогает понять поведение его последователей, и мы попытаемся оценить значение этого обстоятельства. Сейчас же мы сосредоточили внимание на материале речений с целью найти ответы на вопросы, с которых мы начали: отношения Иисуса с его современниками, его цели, причины его смерти и его роль как инициатора того, что стало самостоятельным движением внутри иудаизма. Соответственно, восхищение глубиной и многозначностью речений будет играть второстепенную роль. Наш интерес должен быть нацелен на те слова, мысли и действия Иисуса, которые касались чаяний его народа и которые принесли свои результаты. Это означает, что нам следует остановиться на понимании царства как идеи с опознаваемым содержанием.

Настоящее и будущее: проблема материала речений

Протестуя против мнений, согласно которым в учении Иисуса слово «царство» использовалось как не имеющий концептуального содержания символ и что его учение никак не было связано с мышлением его современников, я не хочу сказать, что исторически значимую информацию о нем можно легко и уверенно получить, исследуя материал речений 24. Напротив, сложность этого материала — одно из оснований для выбора стратегии в настоящей работе. Если неисторические методы изучения речений обнаруживают несостоятельность перед лицом трудности нахождения в речениях ясного и недвусмысленного содержания, наш метод может вполне соответствовать этой задаче.

Чтобы проиллюстрировать проблемы использования материала речений, а также продвинуться в вопросе об эсхатологическом характере вести Иисуса, вернемся к тому аспекту темы царства, который был выдвинут на первый план Вайсом и Швейцером и продолжает занимать доминирующее положение в большинстве дискуссий, к вопросу о времени наступления царства.

Здесь, как и всюду, позиция Швейцера очень четкая: царство — это событие, имеющее характер катаклизма, которое, как Иисус вначале ожидал, должно было произойти при его жизни. Оно должно было совпасть со временем сбора урожая 25. Его ученики должны были идти и страдать (страдания — предварительное условие наступление царства)26, и царство придет с Иисусом как его Правителем (наместником Бога) 27. Ученики были разосланы, но они не пострадали, и царство не наступило. Иисус взял страдание на себя, думая тем самым побудить Бога ввести царство 28. Он умер, но, умирая, видел, что его ожидания не оправдались: «Боже мой, Боже мой, зачем оставил ты меня?»

Две самые известные работы двух самых известных ученых-новозаветников двадцатого столетия были попытками ответить Швейцеру. Ответ Додда общепризнан, ответ Бультмана не является общепризнанным, но тем не менее он совершенно ясен 29. Вначале кажется, что Бультман принимает основное положение Швейцера: «Не может быть сомнений, что Иисус, подобно своим современникам, ожидал страшной эсхатологической драмы» 30. Далее, это была обычная драма еврейских ожиданий: «Как и его современники, он верил, что Царство Божье должно прийти для блага еврейского народа» 31. Однако чуть дальше мы обнаруживаем, что это признается на одном уровне только для того, чтобы на другом уровне, на уровне смысла, взять эти слова обратно: «Поэтому наступление Царства Божьего — это на самом деле не событие во времени, которое должно когда-то случиться и по отношению к которому человек должен занять определенную позицию или остаться нейтральным» 32 Не будем переключаться с проблемы понимания Иисуса на проблему понимания Бультмана — проблему, которая сама породила довольно большую литературу 33. Очевидно, однако, что если понимать слова в их обычном смысле, то первое и третье из процитированных выше утверждений, если они относятся к Иисусу, просто-напросто противоречат друг другу. Если Иисус «подобно своим современникам» ожидал эсхатологической драмы, тогда то, чего он ожидал, должно было быть «событием во времени».

Подход Додда совершенно иной. Его ответ Швейцеру не герменевтический и не семантический, а экзегетический:

Это заявление о том, что Царство Божье уже наступило 34, с необходимостью смешает всю эсхатологическую схему» в которой его ожидаемый приход замыкает долгую перспективу будущего. Эсхатон переместился из будущего в настоящее, из сферы ожидания в осуществившийся опыт. Поэтому предположение, что содержание, которое вкладывал в понятие «Царство Божье» Иисус, можно вывести из спекуляций апокалипсических авторов, не заслуживает доверия. Они имели в виду нечто в будущем, что можно было представить лишь в фантастических терминах. Он же говорил о том, что — по крайней мере, в одном отношении — было предметом опыта 35.

Мы повторяем здесь эту историю, хорошо известную большинству читателей этой книги и, в любом случае, уже изложенную вкратце во Введении, чтобы заметить следующее: почти все читатели Додда согласны, что он указывает на что-то существенное, но сильно преувеличивает 36. Но если и так, исследователи пытаются найти баланс между Вайсом и Швейцером, с одной стороны, и Доддом — с другой. Это, в свою очередь, отдает проблему в руки экзегетов, которые полагают, что баланс можно найти только в случае, если решить вопрос об аутентичности каждого речения, о его первоначальной словесной форме (например, арамейской подоснове), его первоначальном месте и коннотациях. Кюммель точно излагает эту позицию: