Владимир Чугунов - Авва. Очерки о святых и подвижниках благочестия

Вечер надвигается. Плывём среди открытого моря – свобода.

Мысли о России, о родных.

Россия, как ты погибла? как ты сделалась жертвой дьяволов, твоих же собственных детей? Что с тобой?

Никогда не было загадки загадочнее, непонятнее. Загадку эту дал Бог, а разгадывает дьявол, обрадовавшийся временной и кажущейся власти.

«О недостойная избрания, ты избрана» (так пели славянофилы), а теперь приходится говорить: ты отвергнута, проклята, но ведь Бог никогда не отвергает и не проклинает, почему же Россия отвергнута?

Раньше я всё понимал и толковал, а теперь этой судьбы России я не понимаю и не берусь истолковывать, Богу я верю, потому что верю в Бога, значит, верю, что и происшедшее с Россией нужно, совершилось не только по грехам нашим, но и да явятся дела Божии. Только чудо может спасти Россию так, как мы не знаем, и то, что нужно и можно спасти, но чудо нельзя предвидеть. В Россию надо верить и надо надеяться, но то, что я вижу, знаю и понимаю, не даёт ни веры, ни надежды. Я не могу даже любить её, могу только жалеть, а между тем есть долг верности России. Вернее сказать, то, что лежит между Северным и Чёрным морем и занимает шестую часть света, не есть Россия, по крайней мере для меня, я даже не чувствую русскую землю, даже от неё без боли отрываюсь действительно, а не по большевистской только бумажке экспатриируюсь.

Но где же Россия и есть ли она, если в себе её не чувствуешь? Есть ли и я сам?

Я ощупываю себя как после обморока или глубокого сна, не понимая, где я, жив ли я и что со мной, как если бы я потерял свой вес или объём.

Что со мной?

Не понимаю, не понимаю. Пойму, если надо, если Господу угодно, а может быть и не пойму, тогда это смерть, потому что смерть для живого непонятна. А ведь я жив и хочу жить…

Я не могу даже сказать, что у меня есть боль о России, нет, боли нет, как не болит отрезанная нога, отёкшее тело, утратившее чувствительность. Я не хочу быть неблагодарным, свиньёй, эгоистом (хочу и нахожу, что, раз мне дана жизнь, я могу радоваться этой жизни), я не дам пинка копытом несчастной родине, но я не буду ни лгать, ни сентиментальничать у одра гноящегося Иова, да не возгремит с неба Вышний на горе.

Я туп и растерян, я не знаю и не понимаю, что случилось, и это не личное моё непонимание и ограниченность, это – так есть. Бог понимает и знает, что Он делает, когда движет и сталкивает ледяные глыбы, движет землю и сотрясает её, но мы не понимаем. Произошло погружение Атлантиды, хотя по человечьему разумению она и могла не погружаться, и непонятно, почему она погрузилась. Бог понимает, не мы… Разумеется, я могу видеть и учитывать и ошибки, и заблуждения, но и при всех их той гибели, того погружения Атлантиды, смерти России могло не получиться, а оно получилось. Смерть непонятна, по крайней мере, для нас, остающихся по сю сторону смерти, живых, не умеющих подняться выше различия жизни и смерти.

Россия спасена, раздалось в моём сердце перед большевистским переворотом в 1917 году как откровение Богоматери (во Владычной Её иконе), и я верен и верю этому завету. Но в ответ на это исторически Россия погибла, значит, она спасётся через гибель и смерть, воскресая, но воскресение нам непонятно, оно – чудо. Так толпятся в уме и сердце неисходные противоречия. Она поражена, смертельно и навечно разорвана и ранена.

Она исцелится? Благодатью Духа Святаго, но тоже чудом, новым созданием, а это сердце неисцельно ранено и болит. Конечно, на крайний случай можно обойтись и без родины, когда есть Родина – Церковь, но и от родины я не должен, не могу и не хочу никогда отказаться и, значит, умираю всю оставшуюся жизнь, пока Господь не исцелит бесноватую Россию. Его воля да совершится.

19. XII.1922 (01.01.1923)

Утро в море. Сегодня ночью на пароходе встречали новый год, гудели, стреляли…

Когда я оглядываюсь назад, на «Россию», я чувствую себя таким жалким ничтожеством, которое, даже не замечая, вылили случайно и выбросили в роль прихлебателя Западной Европы, и такое обидное и горькое чувство бессилия. А вместе с тем чудесное спасение из пещеры львиной, – недаром мы отъехали 17 декабря в день Даниила пророка и Трёх отроков.

22. XII.1922 (04.01.1923)

На рейде в Ковани

Вот уже мы достигли таинственных вод Босфора и уже третий день стоим в карантине у входа в Царьград. Проза и скука карантина притупили первое впечатление, но оно было царственно и прекрасно. К вечеру по летнему морю в лунную ночь мы подошли к Босфору, в стене берега открылись ворота, и мы вступили в тихие воды, обрамлённые мягкими берегами, скользя как по стеклу. Напор дум волновал мою душу, и глаз радовали эти дивные берега. Здесь ключ европейской и мировой истории, здесь Иустиниан, здесь Константин Великий, здесь Иоанн Златоуст, Фотий, Византия и её падение, здесь узел политических судеб мира, и доныне не распутанный, а ещё сильнее затянутый! В ум вмещается такое богатство воспоминаний и такой напор чувств, теряется мысль.

На рейде стояло несколько пароходов. Наш пароход, полный эмигрирующих евреев, печальных, карикатурных, но старозаветных и симиотичных, тотчас вступил в сношения с другим пароходом, стоявшим на рейде из Румынии: он был полон евреев, переселявшихся в Палестину. У нас тоже оказался ревнитель этого дела, начался разговор на древнееврейском языке, а затем многочисленный, хотя и не очень стройный хор с того парохода долго пел свои национальные песни, и с гаснущим днём тихо гасли слова песни.

Господи, как всё это трогательно: из большевистской Палестины в эту Палестину? И всюду они!

А на следующий день к ним явились уже свои из Константинополя, затем еврейское общество прислало подарки (уделило и нам – анекдот!), и здесь они – свои. Какая всепроницаемость, какая нерастворимость у этого народа: едут – старики и дети, зимой, в Америку и Палестину, уверенные в себе, не теряющиеся, шумные, смешные и трогательные. Избранный народ, вместе и отверженный и священный в двойном смысле слова.

Однако нам недолго пришлось погружаться в мистику и созерцание, на другой же день начался санитарный контроль и карантин. Самое прискорбное его последствие то, что, может быть, нам придётся провести здесь и день Рождества Христова или же приехать в самый его канун. Я с тревогой думаю, неужели же это имеет преобразовательное значение и для будущей моей жизни, и я буду лишён возможности служить… Но Господь так был милостив ко мне во все дни живота моего, неужели я буду лишён того, что для меня жизнь? Настоящее рассматриваю как эпитимью, на меня налагаемую. Думаю, как юная душа Феди будет впитывать все впечатления, если Господь его сюда приведёт.

23. XII.1922 (05.01.1923)

Ковани

Стоим на карантине, томимся. Говорят, завтра выедем, если так, то Рождество Христово встретим на судне, в Константинополе. Иногда охватывает тревога пред многими трудностями, разочарованиями, ныне предстоящими, но гоню это малодушное чувство как грех перед Богом. Думы мои, конечно, о родине. За что и почему она отвержена Богом и обречена на гниение и умирание? Грехи наши тяжелы, но не так, чтобы объяснить судьбы, единственные в Истории. Не повторю друзей Иова и с ним вместе стану прекословить Богу за родину! Такой судьбы и Россия не заслужила, она как будто агнец, несущий бремя грехов европейского мира, и она заклана и растлена. Здесь тайна: верою надо склониться и надеяться, но человеческому уму недоступно. Все исчадия адовы слетелись и душат Россию…