Владимир Чугунов - Авва. Очерки о святых и подвижниках благочестия

Конечно, только гений эллинства, живший в византийстве, мог родить одинаково – богословие вселенских Соборов и св. Софию, и вне эллинства нигде – менее всего в Риме, тоже не знавшем и не понимавшем себя, своей собственной природы, и служение Вселенского Первосвященника смешавшего с земным владычеством, – было бы это возможно. В этом свидетельство непререкаемое самобытности восточной церкви, от Византии переданной России, она не может и не должна быть утеряна и под водительством вселенского первосвященника, – непониманием и небрежением этой истины питалось и питается разделение церквей, её восстановлением и только им одним – может быть оно преодолено (иначе попытки унии будут иметь такую же судьбу, как и доселе). И об этом свидетельствует св. София.

Невольно мысль несётся в наши русские, домашние, семейные храмы, полные такого тепла и уюта. И тот же небесный купол над ними, но этот купол над «домашней церковью», небо в клети, в доме… Это тоже купол небесный, но не тот свод над всей вселенной, о котором говорит св. София…

И медленно переходишь из места в место, из точки в точку, причём всё в новых переливах, в новых перспективах открывается этот свод небесный; время остановилось, а между тем зовут, надо уходить. А там молятся, поют, припадают, кланяются мусульмане на месте святе, ныне опустелом, у св. Престола… Как благородно, как величественно лицо молящегося турка, как красивы движения… Нет, сейчас рано освобождать и воздвигать крест над св. Софией, когда снимаются кресты с наших домашних русских храмов, пусть пока там благочестиво молятся местоблюстители, своими щитами и арабскими молитвами заградившие наши священные изображения. Боже, до чего таинственна история человека…

Русские славянофилы всегда относили пророчество о Византии к русскому православному царю, всеславянскому (Тютчев). Но этого мало для Софии.

Что для космоса Россия? Провинция. Славянство? Этнографическая группа.

Но София всенародна, она не национальная, местная, но вселенская церковь, все народы призывавшая под свой купол. А её хотят сделать поместною, народною, приходскою церковью, её, Кафедру мира… А вместе с тем заветы царства отданы Востоку, восточной церкви, Византии и России. Но как София была создана, когда не было ещё разделения церквей, так и возвращена будет христианскому миру, лишь когда его не будет: как этого не понимали наши славянофилы, что нельзя церковной провинции иметь храмом Софию. Единственная церковь должна породить единого Белого Царя, но этот царь есть историческое задание и мечтание Востока, которое трагически не удавалось до сих пор, и под развалинами царства рассыпалась и церковь, за вторым Римом рушится третий, но воскресает новый Рим, который в едином древнем Риме получил свои бармы, а Москва только промежуточная точка в пути…

Опять испытание для моей смертной воли: молодая женщина, католичка, никогда не знавшая католической веры, но жившая всегда с русскими, хочет присоединиться к православию – исповедаться и причаститься. И я опять перед той же трудностью, которая год назад стала передо мною, когда я присоединял Е.К. Ракитину (в том же смысле). Я спрашиваю себя: не лгу ли я пред Богом, «присоединяя» её, ибо присоединение в обычном понимании означает отречение от высшей церковной власти? Разумеется, она не понимает, что делает, для неё присоединение будет преображение, потому что она присоединяется к таинствам, но я при этом чувствую свой паралич всё яснее. Как было бы легко, ясно и радостно, если бы я мог искренно ниспровергать ересь латинства и присоединять к единой истинной Церкви. А между тем теперь у меня сознание, что я от полноты церковной увожу её в ущербное состояние, в провинцию. Изнемогаю от бессилия… что будет со мною, если жизнь будет ставить передо мною эти же вопросы всё в новой и более острой форме? Господи, Ты помоги, укажи, научи… Я не знаю, не могу…

В день Богоявления зашёл, наконец, разговор об этом у архиепископа Анастасия: он, конечно, заволновался, хотя я говорил только о желательности соединения церквей, но не о догматах… Кругом меня, в церковных кругах, среди духовенства и «мирян» всё остаётся неподвижно, косно, они ничего не нажили и не перечувствовали. Но гораздо хуже, что то же самое и в католических кругах, и здесь поместное заслоняет вселенское, иезуитский фанатизм здесь, в Константинополе, неразборчив в средствах, создалась атмосфера тяжёлая. И я чувствую, что я ударяюсь в каменную стену равнодушия, непонимания и оголтелости. А в то же время я среди них авторитет, за мною ухаживают, со мною носятся, а я… ношу в сердце измену: как будут меня поносить, как будут опечалены, когда это раскроется…

Я не имею покоя даже среди богослужения. Ко мне ходит отец Глеб В., католик. С одной стороны, я ему не верю, инстинктивно сжимаюсь перед ним, как перед змеёй, чувствуется какая-то лживость, задняя мысль, лукавство, «иезуитизм» во всей его повадке, а в то же время в церковном сознании я с ним, я к нему ближе, чем ко всем нашим (кроме далёкого отца Павла Флоренского), я вслушиваюсь в его речи, выспрашиваю его с тайным сочувствием. Вероятно, он и сам не подозревает, насколько я к нему близок, хотя, конечно, поражён (и, наверно, отписывает кому следует) переменой, во мне происшедшей с 1917 г., когда мы виделись. В сущности, мы единомышленники, но боюсь, не одинок ли и не так же ли бессилен и он в своей церкви, как и я в своей. Мы оба вывихнуты, он в католичество, в которое теперь и обращает, а я в схизму, которой уже не разделяю. Оба мы – уроды, опередившие своё время.

Слышал за это время рассказы о творившемся на Карловацком соборе, об его атмосфере: даже я не думал, что это так тяжело, так страшно, так безнадёжно. Там и не интересовались делами церковными – митрополит Антоний (Храповицкий) с обычным цинизмом заявлял: «кто теперь интересуется религией: два архиерея, 4 священника, да шесть мирян, правой или левой партии они служат» – всё было поглощено политиканством, – ищут нового барина, устроиться по-старому… И это в такое время, когда поля побелели от жатвы… При полной свободе (единственное место русской церкви) они ничего другого не нашли, кроме обычных банальных миссионерских резолюций. А затем и этот собор был отвергнут патриархом, и наступила смута.

В России Церковь погибает от советского гнёта, а здесь от внутреннего бессилия.

И разве возможно, разве мыслимо при этом противодействовать католической пропаганде?

И нечего отгораживаться благочестивым жестом о силе Божьей, в немощах совершающейся, для оправдания слабости и равнодушия…

Боже, укажи путь, научи!»

«11(24).01.1923

Получил письма: пишут из Белграда, из Праги и Софии, и везде одно: как нужен мой приезд для блага Церкви, какие надежды на меня возлагаются…